скрутил и отбросил эту мысль. Повозился и прошептал:
– Мама… она говорила мне “Ос
– Маленький ты мой…
– То “большой”, то “маленький”, – вздохнул он.
– И то, и другое… А что, Анна Матвеевна была очень старая? Или болела?
– Не такая уж старая. Старики до девяноста живут, а ей шестьдесят пять… У нее сердце… Ховрин говорил: “Она его на меня всё истратила, всю жизнь изводилась: “Как там мой Яшенька?” А я разве думал про нее, когда лез везде очертя голову?..” Так он сказал.
– Я ведь тоже сегодня за тебя страдала. Понимала, что беспокоишься… А тут как назло – две электрички проскочили напроход, не остановились, хотя обязаны были по расписанию… Несколько мужчин уже начали агитировать: чтобы третья не проскочила, давайте перекроем линию!
– Этого еще не хватало! А если бы тебя в тюрьму, как маму Норика?
– Чью маму?
Оська повздыхал, поворочался… и рассказал про “желтого мальчика”, с которым познакомился в сентябре. И какое у того было тайное желание, и как они ходили к Николе-на-Цепях, чтобы мальчишка подержался за церковную ручку. Только
– А на другой день он не пришел, хотя мы очень крепко обещали друг другу… И не знаю, что с ним случилось.
– И тебя это до сих пор мучает, Осик?
– Ну… да. И грустно как-то…
– Но ты же можешь написать в свой “Посейдон” заметку. Рассказать про мальчика и попросить, чтобы он откликнулся.
– Ой… правда. Я спрошу Ховрина.
Забегая вперед, надо сказать, что Оська так и сделал. Через три дня сочинил вот что:
“В конце сентября в Приморском парке я познакомился с мальчиком в желтой юнмаринке. Мы участвовали в Гонке клиперов, это игра такая. И потом в тот день было у нас еще много приключений. Мы договорились встретиться на другой день, но в назначенном месте его не оказалось. Я ждал, ждал… Его зовут Норик. Если он меня помнит, пусть откликнется – пусть напишет мне по адресу газеты “Посейдон Ньюс”.
Вместо подписи Оська поставил две буквы: О.Ч. Норик поймет, а посторонним это ни к чему.
Письмо напечатали в разделе “Бесплатные объявления”. И Оська целую неделю жил надеждой. Однако Норик не откликнулся…
Но все это было потом. А в тот вечер, с мамой, Оська долго еще не спал. Рассказывал маме про сокровища Сильвера, про бриг “Даниэль”, про очерк Ховрина “Солнце в дыму”. Мама слушала внимательно и не говорила “пора спать”.
А позади этой долгой беседы они с мамой прятали тревогу. Папин самолет еще не одолел и половины пути. А самолеты в наше время… То и дело слышишь про них всякие сообщения…
Но для большого беспокойства уже не было сил. Оська уснул с шариком в кулаке, и как награда за горести и тревоги, опять пришел к нему “летящий сон”. Как он мчится над зелеными волнами – сквозь пену, радуги и солнечные брызги. И все было бы совершенно радостно, если бы не мешала темневшая перед глазами полоса.
4
Оське и Ховрину повезло. Ведь Сильвера могло не оказаться в своей пещере. Но Оська постучал висячим замком о решетку, и почти сразу во тьме коридора замаячил желтый свет. Сильвер вышел с фонарем.
– Иван Сергеич, здрасте! Вы меня помните?
– Оська…
– А это… Яков Сергеевич. – Оська почему-то постеснялся представить Ховрина по фамилии – Он из газеты “Посейдон Ньюс”.
Нельзя сказать, что Сильвер обрадовался корреспонденту.
– Ну, Оська… привел гостя. Если про меня напишут, сюда попрут любопытные. А мне это зачем?
– Не напишу, если не позволите, – пообещал Ховрин. – Хотя про вас я и так знаю, без Оськи. Про ваш иконостас газета писала дважды…
– То про иконостас, а то… Ну, пошли. Я, Оська, нашего пацана, Даниэля, можно сказать, совсем привел в прежнее состояние.
Все так же горели дрова в камине. Будто они там никогда не гасли. Мало того, в зале с фигурами тоже горел очаг. Блики метались по стенам со спасательными кругами и тросами, по деревянным рыцарям и дамам.
Даниэль был выдвинут из угла, его с трех сторон подпирали короткие жерди. Теперь деревянный мальчишка был наклонен вперед – наверно, так, как полагалось ему под бушпритом брига.
А правая рука… она будто выросла из обломка заново! Тонкие пальцы сжимали поднятый над плечом ключ.
Была рука светлее остального дерева, но это, если приглядеться. А вообще-то весь Даниэль был коричнево-орехового цвета. И он… помолодел, если можно такое сказать про мальчишку. Будто вырезали его лишь недавно. Сильвер убрал с фигуры мелкую щепу, заделал круглые дырки от морских червей, зачистил неровности. Кроме того, он отшкурил всю фигуру и заново покрыл ее морилкой и лаком. Одежда, ноги и руки Даниэля блестели, как обхлестанные встречной волной.
А на лице лака не было. Матовое, смуглое, оно казалось живым. Даниэль неотрывно смотрел в морскую даль, но в то же время, кажется, прислушивался ко всему, что вокруг.
– Привет, – шевельнул губами Оська.
И как в первый раз, губы Даниэля шевельнулись в ответ. Чуть-чуть. Оська заметил это. И странное чувство слияния – будто он это и есть Даниэль, а Даниэль это он, Оська, – вдруг согрело его трепетным тревожным теплом.
Откуда это? Почему?..
Даниэль смотрел вперед и загадочно молчал. Мол, сам разбирайся, если хочешь.
…А Ховрин оглядывался и разинул рот, как мальчишка.
– Ховрин! Да ты не туда глядишь! Главное – вот! Даниэль! Мальчик с брига “Мальчик”!
– Я вижу, вижу! Я смотрю, только не сразу. Я подступаю осторожно… Даже не верится…
Сильвер вдруг толчком распрямился у очага (он в него подбрасывал дрова).
– Ховрин?
– Ну… да… – сказал тот. Оське показалось, что бесстрашный Ховрин слегка оробел.
Сильвер, тяжело хромая, пошел к Ховрину. И опять старик напомнил Оське обтянутый одеждой шкаф.
Сильвер взял узловатыми пальцами локти Ховрина.
– Значит, это ты? Твои были “Черные штольни”?
– Н-ну да… А что?
– Ты говоришь “что”. Тебе за это руки целовать надо. Стольких ребятишек спас от погибели… Оська, ты что же сразу-то не сказал?
– Да он не знает, – вздохнул Ховрин. – Он тогда еще маленький был, газет, наверно, не читал…
– Сейчас-то я не маленький! – дерзко, почти капризно заявил Оська. – Почему я ничего не знаю? Вы говорите, а я… как деревяшка! – И тут же мысленно попросил прощения у Даниэля. “Деревяшка” Даниэль был живым и тоже хотел все знать.
Несколько лет назад в штольнях на краю Каменки погибли двое мальчишек. Отыскали боеприпасы –
