ну и вот… Бывало такое и раньше. И после того, кстати, бывало. Но в тот раз стало известно, что мальчишки не баловались, не расковыривали находку просто так, а умело, со знанием технологии, выплавляли из найденного фугаса тол. А в фугасе оказался донный взрыватель…
Зачем выплавляли, для кого? Ховрин начал “копать”. Один. Потому что полиция “ужималась, как старая дева, услыхавшая неприличный анекдот” и все объясняла обычной случайностью. Ховрин докопался, что пацаны работали по заданию взрослых. Забирались в заброшенные подземные склады и бункера через такие узкие проходы, в которых большие дядьки наверняка застряли бы. Да и рисковать эти “дядьки” не хотели. Зачем? Пацаны вытаскивали старые мины и снаряды, вытапливали из них – как были научены – взрывчатку и сдавали “готовую продукцию” заказчикам. И было мальчишек не меньше полусотни. Целая организация. Те, кто “заказывал музыку”, сумели добиться, чтобы ребята держали языки за зубами, была там дисциплина. Надо сказать, платили эти гады мальчишкам немало.
Добытую взрывчатку тайная фирма “Черные штольни” продавала всем, кто требовал, лишь бы расплачивались “по прейскуранту”.
– А спрос на всякую такую “начинку”, сам знаешь, немалый, – сумрачно сказал Ховрин Оське. – И в то время, и нынче. Наживаются продавцы этого товара, как нефтяные короли в арабских странах…
Они – Ховрин, Оська и Сильвер – сидели на чурбаках у камина. Было жарко от огня, но Оська зябко потирал ладони.
– Ховрин, а как ты всех их разведал-то?
– Ну, про это написано. Если хочешь, дам потом старые газеты… Брали всю верхушку в тайном бункере, за Остряковкой. И не полиция брала, а сводный отряд морпехов Республики и Федерации – под тем соусом, что территория эта примыкает к военной базе федеральной бригады. Сперва даже крик поднялся о вмешательстве во внутренние дела Республики, не все знали, что наши ребята тоже там не сидели без дела и что есть соглашение о совместной борьбе с преступностью… А когда этих гадов взяли живыми- тепленькими, пошла раскрутка. Оказалось, что у некоторых крупных чинов был в этих “Черных штольнях” свой немалый интерес… Ты говоришь “всех разведал”. В том-то и беда, что не всех. Остались те, кто кинул гранату, когда я мирно и беззаботно катил по Приморскому шоссе из аэропорта. А главное – те, кто поручил кинуть… Хорошо, что почти все осколки мимо, только машину подырявило, да вот… – Ховрин привычно скребнул шрам на впалой щеке.
– Ты великое дело совершил, Ховрин, – увесисто сказал Сильвер. – Тех двух мальчишек, конечно, не вернуть, но скольких ты избавил от такой же судьбы…
– Самое трудное было в том, что ребята все молчали, – вздохнул Ховрин. – Те гады сделали их заложниками. Заложниками друг друга, заложниками страха… Заложники – это вообще нынешняя примета жизни. Выдумка дьявола: делать так, чтобы невиноватый страдал за чужие грехи… И когда тех сволочей брали в бункере, они ведь тоже: двух пацанят заперли с собой и орут: “Взорвемся вместе с сопляками, если не уйдете!” Хорошо, что десантники сработали как надо…
– Ховрин, – сказал Оська, – это ведь не только в наши дни. Выдумка про заложников… Те, кого спас Даниэль, тоже были заложники. Ты же сам писал…
– Это верно. Дьявол и тогда не дремал.
Помолчали. Сильвер встал, перебрался к столу, начал возиться с чайником. Оська оглянулся на него и шепотом спросил Ховрина:
– После этого дела тебе и дали… то, что лежит в ящике?
– После него…
– А ты носишь его с собой?
– Иногда.
Сильвер в тот раз немало порассказал о капитане Астахове (а не Остапове). О разных приключениях брига “Мальчик”. О том, как бриг ускользал от всех погонь, выходил невредимым из самых страшных бурь и помогал спастись людям, которых преследовали враги и злая судьба.
– Я, конечно, понимаю, что многое здесь от легенд. Так сказать, устное морское творчество. Но было, наверно, что-то и по правде, без того и сказки не сложились бы…
Оська оглядывался на Даниэля. Тот, конечно, знал, где быль, а где легенды. Но говорить не собирался. Пусть Ховрин решает сам, когда станет сочинять повесть о второй, о таинственной жизни Даниэля Дегара.
…А в каменной келье у камина стояли кроссовки Норика. Где он? Что с ним?
Договорились, что Ховрин и Оська еще не раз придут к Сильверу. Поговорить, послушать новые истории. Ховрин обещал показать Сильверу написанное. И сказал, что писать будет лишь о Даниэле и Астахове, а о морской коллекции Сильвера не обмолвится ни строчкой. Пока тот сам не захочет.
– А с чего бы мне этого хотеть? – проворчал Сильвер. – Чтобы сюда народ ломился с утра до вечера? Да чтобы тетушки из Морского музея канючили: “Подарите нам кого-нибудь из них…” – Он кивнул на деревянных девиц, Ланселота и стрелка.
Ховрин спросил: можно ли подняться в церковь?
Поднялись.
Пасмурный свет входил через окна-щели в бревенчатых стенах. Деревянное кружево иконостаса выступало из полумрака и как бы повисало в воздухе, словно сотканное из желтого свечения. Среди узоров темнели слабо различимые иконы.
Сильвер зажег несколько свечей.
Образ Николая Угодника был в отдельной раме – тоже из деревянных кружев. Свеча звездочкой отражалась в потускневшей позолоте оклада. Белобородый старик смотрел неулыбчиво, но без строгости. Просто устало. И будто жалел Оську, Ховрина и Сильвера. И говорил: “Не горюйте”…
Оська погладил под свитером шарик. Молиться Оську никогда не учили, и он просто подумал: “Пусть все будет хорошо, ладно?”
Потом Оська и Сильвер вышли на площадку, а Ховрин задержался в церкви еще на минуту. Наверно, с мыслями о маме…
Над бухтой и хребтами лежала сизая мгла, но кое-где она раздвинулась, и видны были пухлые белые облака. И ветер был мягкий.
– Да, теплом запахло… – Сильвер погладил неприкрытую лысину. – Глядишь и доживу еще до одной весны…
Конечно, он дожил. Все дожили. В начале апреля зацвел миндаль. В мае началось настоящее лето.
Ховрин напечатал в “Посейдоне” свое “Солнце в дыму”, а затем пошла и вторая часть – “Бриг “Мальчик”.
Оська тоже кое-что написал для газеты. Заметку про выставку детских рисунков в Морском музее и рассказик “Его зовут Энрике” – про аргентинского мальчишку, который подружился с моряками “Соловьевска”, часто прибегал к ним на судно и однажды помог раздобыть лекарства, когда заболел радист Гоша Вертовский. Про этот случай рассказывал зимой отец.
На “Соловьевске”, кстати, остались теперь только шестеро: капитан Чалка, второй штурман (которого назначили старпомом), радист, боцман и два матроса. Жилось им там голодно, приходилось подрабатывать на загородной ферме, но близились торги, и отец сообщал, что “теперь уже скоро…”
В конце марта Оська начал торговать газетой. Не только ради заработка. Просто ему это нравилось. Мама сперва не хотела его пускать, пугалась. Ей казалось, что мальчишки-газетчики – это отвратительные хулиганы и беспризорники. Но Оська сказал:
– Это смотря какую газету продавать! Для “Посейдона” нужна ин-тел-ли-генция.
Мама засмеялась и махнула рукой. У нее теперь были новые заботы, медицинские.
Анка в конце зимы влюбилась. В портового радиста Шуру Гайчика. Расцвела, пополнела и реже грозила Оське “я скажу маме”. А если грозила, Оська обещал:
– Вот наколдую, не будет у тебя счастья в личной жизни!.. Ну ладно, ладно, не буду колдовать. А то у тебя сразу нос набухает.
Даже в школу Оська ходил в бейсболке с надписью “Посейдон Ньюс”. Чтобы завистники не стащили кепку в раздевалке, Оська брал ее на уроки с собой, прятал в рюкзаке.
– Газетчик, – иногда хмыкал Тюрин среди своих дружков. – С буквы “г” начинается…
