– Но, может, есть кто-то,
– Боюсь, что ни для кого, кроме нас с тобой и Норика. Уж властям-то на эти проблемы точно наплевать.
– Но мы же поддерживаем Йосскую область! А эти женщины – они тоже против войны в ней…
– Политик ты, как из меня балерина.
– Значит, совсем ничего нельзя сделать?
Ховрин пожал плечами. Оська угрюмо сказал:
– Ты бы… не пожимал плечами… если бы…
– Если бы что?
Будто прыгая с обрыва, Оська выдал ему:
– Если бы там была твоя мама… – И начал стукать по ноге биноклем, который держал на ремешке. И безнадежно смотреть в окно. И ждать, когда Ховрин скажет: “Пошел вон! И больше тут не появляйся!”
Ховрин дотянулся, мизинцем уцепил Оську за резинчатый пояс на шортиках. Подтянул к себе, поставил между колен. Глянул в глаза.
– Моей мамы нет… ни там, ни вообще. Это во-первых. Во-вторых, мама всегда говорила, чтобы я не совался в безнадежные авантюры. И сейчас она сказала бы то же самое.
– Сперва сказала бы, да. А потом…
– Что?
– Потом сказала бы: “Ховрин, по крайней мере, не забудь пистолет…”
– Балда! – Он отцепил палец. Резинка хлопнула Оську по животу. Оська подскочил.
– Ховрин! Ты что-то придумал?!
– Я придумал, что сейчас ты уберешься с глаз и не появишься у меня до завтра!
– А ты?
– А я… черт с тобой, я позвоню кое-куда, проконсультируюсь… и вообще. Да ты чего сияешь-то? Все равно шансов никаких… Ты пойми: если даже на судне обнаружат арестованных, если доставят на берег, потом их все равно выдадут властям Федерации.
– А как же политическое убежище?
– О-о-о! Дипломат! Министр иностранных дел!.. Брысь! А то сам будешь искать убежище!
– До завтра!..
Оська выскочил в прихожую. Сердце радостно колотилось. Ховрин, когда начинал какую-то “раскрутку”, обязательно говорил: “Никаких шансов”. А сам уже – как взведенная пружина…
Оська нащупал босыми ступнями снятые у порога сандалеты… и оглянулся на приоткрытую дверь комнаты. Отодвинул сандалетку пальцем. Притих. Все притихло – снаружи и внутри.
У двери была прибита вешалка. На ней, кроме куртки и плаща, висела с зимы потертая шубка Анны Матвеевны.
Раньше было бы немыслимо то, что Оська сделал сейчас. Он хлопнул входной дверью, вернулся к вешалке… Ховрин узнает – не простит. Но… отчаянное желание знать,
Абсолютно бесшумно, гибко, стремительно Оська скользнул за шубку. Присел за ней на высокой полке для обуви. Вдохнул запах саржевой подкладки и меха. Вдохнул обморочную тревогу…
В комнате Ховрина сперва было тихо. Потом – щелк – он снял трубку. Аппарат был старый, с диском, диск зажужжал.
– Пункт досмотра? Зинченко на вахте?.. Юра, ты очень занят? Отпросись на десять минут, выйди на улицу, позвони с автомата…
Потом Ховрин минут пять ходил по комнате – в такт ударам Оськиного сердца. Резко затарахтел звонок.
– Да, я… Юра, ты слышал о теплоходе “Согласие”? Ну да, тот, что переделали из траулера… Контейнеры возит? Ну, контейнеры само собой, но, говорят, не только… – И Ховрин вдруг заговорил по- английски.
Оська учил английский со второго класса. И неплохо учил. Но сейчас разбирал лишь отдельные слова. Смысла уловить не мог совершенно. Пока Ховрин вдруг снова не высказался на привычном родном языке. Так высказался, что у Оськи будто кипятком обдало уши.
– … Туда их и еще раз!.. Ну, а может быть, это даже лучше? Меньше начальства, меньше запретов. Имеете же вы право на инициативу!.. А если… Да знаю, знаю! У тебя погоны, у меня голова… Вспомни, что говорил в “Последней гранате” наш добрейший шеф-командор Дмитрич: “Выдернул чеку – швыряй”… Нет, Юрочка, в том-то и дело, что я уже, кажется, выдернул… Извини меня, сентиментального дурака, я уже очень большой мальчик, но я знаю, каково без мамы… Что? Нет судна? И это – самая главная проблема? Вы же имеете право просить любое ведомство выделить вам плавсредство для экстренной операции. Куда пошлют?.. А!.. Гриша Остапчук не пошлет.. “Кто-кто”! Капитан “Маринки”!.. Даже выход оформлять не надо, она за бонами, у пирса Ковалевской базы… Ну, вот именно, парусная прогулка. А что? Всегда можно сказать: для маскировки и конспирации… Не угонится? Она при ровном ветре дает до пятнадцати узлов, а та старая калоша не выжмет больше десяти… Ну и что же, что гафельная! Шхуна “Америка” тоже была гафельная, а стала легендой… Вот именно, тоже станете легендой, если все окажется правдой… Ну да… Сколько у тебя человек?… Знаю, помню… Да, понял, в двадцать один ноль-ноль…
Трубка – щелк!
Неужели
То, что сейчас – не сон, стало ясно немедленно. Ховрин шагнул в прихожую, откинул шубку, взял Оську за ухо.
– Ай… Ой…
– “Ой” будет чуть позже, – неласково пообещал Ховрин. – А пока скажи: какой ты к черту шпион, если, прячась, оставляешь у порога обувь?
– Я… уй!
Ховрин за ухо ввел его в комнату.
– Итак…
– Что… – просопел Оська, ежась и переминаясь. А в душе была музыка. Потому что Ховрин начал
– Подслушивал?
– Я не хотел… Это само получилось.
– Тебе не кажется, что твое поведение – громадное свинство? – вполне сердито спросил Ховрин.
– Не кажется, а на самом деле Я понимаю, – покаянно сообщил Оська. Голова ниже плеч, пятки врозь, коленки вместе, пальцы суетливо мнут юнмаринку. Все как полагается у отчаянно виноватого пятиклассника. То есть уже шестиклассника…
– Скажи еще “я больше не буду”.
– Я больше не буду!
– Не поможет… По-моему, за тобой давний должок, еще с осени… – Ховрин взял со стола линейку. – Кажется, пришло время…
– Ладно! – радостно согласился Оська. – А потом возьмешь меня с собой?
– Че-во?.. Куда?!
– На “Маринку”.
Ховрин с пистолетным щелчком положил линейку. Крепко взял Оську за плечо. Пальцами вздернул его подбородок.
– Сейчас ты пойдешь домой. Или гулять. И помни: если хоть одному человеку… не только человеку, а даже воробью или бабочке ты пикнешь о том,
Но и эта суровость не сломила Оську
– Мне обязательно надо с вами!
– Да ты соображаешь, о чем просишь?
