отсырелые и зябкие, стояли солдаты, несколько автобусов и фургонов. Солдаты преградили путь. Из автобуса вышел офицер, потребовал документы. Хлопьянов протянул ему книжицу, выданную в особняке Хозяина, где он значился представителем президентской администрации.
– Оружие есть? – офицер настороженно и недоверчиво оглядывал его с ног до головы.
– Откуда! – усмехнулся Хлопьянов, прижимая локоть, чувствуя под мышкой твердую нагруженную кобуру.
– Откуда у него оружие! – из автобуса выпрыгнул ловкий и цепкий Каретный. Улыбался, раскрыв объятия, шел навстречу. – А я тебя с утра поджидаю. Ну молодец, что пришел!
Офицер козырнул, вернул Хлопьянову книжицу. Рука об руку с Каретным они поднимались по улице вдоль стены посольства, мимо сине-белых автобусов, в которых на креслах в ленивых позах сидели омоновцы, виднелись их белые шлемы, автоматы и рации.
– Ну ты герой! – весело говорил Каретный, подхватив Хлопьянова под руку. – Это надо же, так пролететь с соляркой! Узнаю афганский почерк! Вспоминаю Самиду на Саланге, как проводили колонны с бензином под огнем Ахмат Шаха!.. Знаешь, если б не я, тебя бы подстрелили! Я успел заметить, что в кабине ты, запретил открывать огонь. Так бы и влетел к Макашову на горящем наливнике!
Каретный посмеивался, искренне радовался встрече. Вел Хлопьянова, касанием руки управляя его движением.
– И выдумка с электрической вспышкой великолепна! Не сомневаюсь, ты тоже в этом участвовал! Когда вдруг среди ночи вспыхнули все окна Дома Советов, многие офицеры просто ослепли, просто с ума посходили! А я подумал – мой боевой товарищ мне привет посылает!
Они вышли на Садовую, в ее гарь, блеск. Хлопьянов хотел повернуть налево, к площади Восстания, но Каретный настойчиво и умело повернул его направо, увлек по мокрому асфальту среди зонтиков и плащей.
– После твоего подвига у Руцкого заработали все его телефоны и рации. Мы за ночь перехватили полсотни его посланий к командующим округов и армий. Должно быть, он проникся к тебе особым доверием. Небось пригласил к себе, налил коньяк, разглагольствовал о продажной власти, о пьянице-президенте? О том, как станет срывать погоны с предателей-генералов?
Хлопьянов знал эту легкомысленную болтливость Каретного, за которой угадывались сосредоточенность и холодный расчет, неуклонная логика и скрытый смысл.
– Ты, надеюсь, успел почувствовать, кто такой Руцкой, – продолжал Каретный, вышагивая рядом с Хлопьяновым. – Шаровая молния, которая мечется сама по себе! Никогда не знаешь, куца полетит и где взорвется! Мы имеем его подробный психологический портрет. Еще с Афганистана, когда он летел штурмовать Панджшер и прорывал ПВО Ахмат Шаху. Использовали сведения пакистанской разведки, когда он находился у них в плену и они подвешивали его на дыбу. Мы изучали его поведение в Академии Генерального штаба и во время его предвыборных кампаний, когда он выступал вначале как русский националист, а потом, изменив тактику, как правоверный коммунист. Мы наблюдали за ним в парламенте, когда он расколол коммунистов и помог выиграть Ельцину. И во время его вице-президенства, когда он менял друзей и соратников, и позже, когда он вдруг занялся сельским хозяйством. Во время Приднестровской войны именно он, а никто другой, дал приказ бомбить молдаван и отстоял Приднестровье. Во время его конфликта с Ельциным выявились вся его дурь и взбалмошность. Теперь, во время сидения в Доме Советов, нервы его явно сдают. Мы разработали его психологическую модель, позволяющую предсказывать его поступки. Сегодня, когда он обходил Дом Советов и казалось, вот-вот прорвет окружение и выйдет на улицы Москвы, мы знали – этого не произойдет!
Они достигли перекрестка с Новым Арбатом, повернули на спуск к реке, куда параллельно им стекал шелестящий поток машин.
– Я уже тебе говорил, ты нам очень помог, когда выманил этого полоумного и направил его в штаб СНГ. Мы обсуждали твою заслугу в узком кругу и оценили ее по высшему счету. Именно после этого стало возможным установить блокаду Дома Советов, начать демонизацию мятежников, представлять их публике как террористов и коммуно-фашистов. Теперь ты должен сделать следующий шаг. Причем ты его сделаешь не зависимо от того, хочешь ты или нет. Такова иррациональная логика происходящего. Такова психологическая последовательность ошибочных действий Руцкого. Таково содержание проекта «Инверсия», частью которого являешься ты, Руцкой и многие другие, даже не подозревая об этом. Например, выдворение из Дома Советов глубокомысленного и прозорливого Советника – тоже часть проекта «Инверсия», лишившего Руцкого и Хасбулатова профессионального аналитика, без которого они слепы.
Они двигались к мэрии, к ее зеленому мерцающему стакану. Уже становились видны автобусы с войсками, машины связи, начинало долетать из-за домов мембранное размытое эхо громкоговорителя – «желтый Геббельс» дразнил и мучил защитников. Хлопьянов не понимал, почему Каретный выбрал это направление, вновь приблизился к осажденному Дому.
– Твоя следующая и, быть может, основная задача – заручиться расположением Руцкого.
Приблизиться к нему максимально, войти в доверие. Собственно, ты это сделал. Рискуя жизнью, пригнал наливник солярки, вывел его на связь с внешним миром. Ты не из числа его вероломных соратников, которые разбежались сразу же, как только он впал в немилость. Не из числа его приближенных коммерсантов, которые сразу же перегнали деньги за границу, как только он попал в беду. Не из числа его охранников, которые сгинут, как только по Белому Дому отстреляется артиллерия. Ты человек со стороны, бескорыстный, отважный, честный. Именно к тебе обратится он в минуту предельной опасности.
Хлопьянов чувствовал, как надвигается на него угроза, словно сверкающий нож бульдозера сдвигал огромную гору земли. Еще одна угроза, в дополнение к тем, что его окружали. Он был в окружении угроз. Некоторые из них обрели свое имя, нависли над ним. Другие медленно и неуклонно сдвигались. Он выполнял задание Руцкого, взаимодействуя с офицерами «Альфы». И выполнял задание Каретного, взаимодействуя с Руцким. Команды, которые он получал, исключали друг друга. Проводки, по которым поступали команды, не должны были касаться друг друга, иначе последует взрыв. Он жил как заминированный. Чувствовал в своих мышцах вживленные электроды, по которым бежали команды. Одно неверное действие, нетерпеливый, неосторожный поступок – проводки замкнутся и он превратится в дым, в кровавую росу.
– Мы слышали вздор о чемоданах Руцкого, набитых компроматом на придворную челядь. Он тряс этими чемоданами, а из них сыпалась труха. Изобличения мелких воришек, своровавших поставки «детского питания». Или «урожайные чеки». Или незаконное присвоение пары зданий в центре Москвы. Кто-то в страхе убежал за границу, кого-то отстранили от должности, на кого-то завели вяло текущее уголовное дело. Но Руцкой слетел не из-за этих дурацких чемоданов, не из-за вороха жеваных бумаг. Он слетел из-за маленького кейса крокодиловой кожи, с медными уголками и замковым кодом. В нем хранится всего несколько легких бумаг. Заграничные счета первых лиц государства и членов их семей. Размещение якутских алмазов, часть которых поступает в прямую собственность кремлевскому владыке. Нефтяные квоты, питающие личный бюджет разных дочек и жен. Недвижимость на Лазурном берегу под Ниццей и деньги в банке «Барклай». Об этом чемоданчике стало известно. Это и послужило причиной отставки Руцкого. С этим кейсом Руцкой укрылся в мятежном Доме. Штурм, который неизбежно состоится, будет предпринят с целью отбить чемоданчик. Именно этот чемоданчик крокодиловой кожи, с медными уголками и замковым кодом ты должен будешь достать.
Они шли мимо мэрии, Хлопьянов видел оранжевые поливальные машины, перегородившие проезд с проспекта к Дому Советов, белые яркие витки колючей проволоки, цепи солдат, монотонно, неодушевленно расставленных. Отчетливо доносилась металлическая похабная музыка «желтого Геббельса». Белый угол Дворца был безлюден, лишь на утлой баррикаде трепетал маленький красный флажок.
– Будет такой момент, во время штурма или до него, когда Руцкой почувствует, что обречен. Его жизнь зависит от волшебного чемоданчика. Он призовет тебя и вручит чемоданчик. А ты передашь его нам. Ибо в этом чемоданчике, как на игле кощеевой, зиждется жизнь Властелина. Тот, кто владеет чемоданчиком, владеет Властелином. Президент владеет чемоданчиком с «ядерной кнопкой», а мы владеем чемоданчиком со счетами в банке «Барклай»! Кто сильнее?
Каретный рассмеялся, повернул к Хлопьянову белозубое открытое лицо. И пока он смеялся, Хлопьянов вспомнил чешуйчатый чемоданчик в руках Руцкого, обитые красной медью углы, хромированный, с набором поворотных валиков, замок. И снова с холодной ясностью ощутил, что это и есть его смерть – белозубый, дружелюбно смеющийся Каретный, шагающий вдоль гранитного пандуса мэрии, к которому прислонились два милиционера с автоматами, в бронежилетах и касках.
– Куда мы идем? – спросил Хлопьянов. – Хочешь снова запустить меня в Дом Советов?
– Зачем! Если ты вышел, значит, в этом есть нужда для тебя, для Руцкого. Вернешься, когда сочтешь нужным.
– Так куда мы идем?
– А ты не догадываешься?
Они спустились в подземный переход под проспектом. Вышли на другой стороне и оказались у знакомого углового, серокаменного Дома на набережной, с огромной, продуваемой ветром аркой.
– Зайдем на минуту. Согреемся, выпьем чарку, – предложил Каретный.
Возможность оказаться в тепле, выпить крепкое зелье, горячий чай – показалась ему желанной. Он почувствовал, как промерз. Холод и сырость от железных баррикад, от холодных полов и стен, от промозглого сквозняка подземных туннелей, от моросящего московского неба, от солдатских касок и белых омоновских шлемов, – этот холод лишил его сил. При одной только мысли о тепле он испытал раздражающий мелкий озноб.
Они поднимались в медленном лифте на последний этаж, и пока скрипучий, пахнущий псиной лифт поднимал их на последний этаж, Хлопьянов вспомнил их первое посещение дома, жестокий налет на офис, рыжебородого клерка, которому Каретный подсовывал под кадык зажигалку. И второе посещение дома, когда он карабкался в дожде по пожарной лестнице, обжигая руки о ржавые перекладины. Их встреча с Каретным на ребристой крыше, их полет над Москвой на крыле огромного перепончатого нетопыря.
Они вышли из лифта, Каретный нажал звонок, новая металлическая, обитая кожей дверь растворилась. На пороге стоял Марк, приветливым восклицанием приглашал их войти.
– Господа, вас здесь ждут и любят!..
Он светился радушием, статный, черноволосый, с крупным носом и резко очерченными сочными губами. Был в просторном свитере, спортивных брюках и мягких домашних туфлях. Он с наслаждением выговаривал русские слова, в которых едва заметно, как слюда в граните, проскальзывали рокотания иного языка.
– Марк, надеюсь, девушки уже ушли? – посмеивался Каретный, проходя в комнаты и плюхаясь в глубокое кожаное кресло. – Дай нам что-нибудь выпить! А то у нас желудки примерзли к позвоночникам!
Хлопьянов, усевшись в кресло, с наслаждением оглаживал мягкие кожаные подлокотники, предвкушая согревающую рюмку. Комната, в которой он оказался, ничем не напоминала разгромленный офис. Ни конторских столов, ни компьютеров. Атласные обои. Плотные шторы на окнах. Резной, с латунной стойкой бар. Под торшером, налакированном столике – овальный футляр, в котором носят виолончели или саксофоны.
– Джин?… Виски?… Водка?… – Марк подвязался маленьким фартуком, орудовал у бара, выставляя бутылки и рюмки.
– Виски! – потребовал Каретный. – И не вздумай кидать лед!
Они пили виски из тяжелых граненых стаканов. Хлопьянов с наслаждением пропускал длинные обжигающие глотки, ниспадавшие в глубину мягкими волнами тепла.
