крышку от бензобака, а потом напихали туда грязи, не говоря уже о жутком инциденте, когда мелкие паршивцы сняли с колес колпаки, забили их камнями и поставили на место. Машина тронулась с места, и раздались такие скрип и скрежет, что Эмиль решил — все, глушитель отвалился и волочится сзади по асфальту. А летом дети беспрерывно выбегали на проезжую часть — за мячиком, к примеру. И катались на велосипедах по самой ее середине! А когда он возвращался с работы, маленькие мерзавцы вечно играли в этот свой дурацкий бейсбол, в эту пакостную американскую игру, и тоже беспрерывно бросались прямо под колеса. Поганцы! Они еще осмеливались просить, чтобы он, Эмиль, не парковался на своем привычном месте — здесь у них, видите ли, первая база! И ему приходилось оставлять машину дальше вверх по улице! (А вот сегодня испортить или вымазать мыльной пеной автомобиль у них не получится — Эмиль запарковал его в надежном безопасном месте.)
Вот и сейчас они верещали на разные голоса: перекликались, визжали и горланили песенки. А ведь у него прекрасный, прекрасный слух — и даже старость на него не покусилась… Ах, как пригодился Эмилю абсолютный музыкальный слух в прежние дни, в далеком обожаемом фатерлянде! В те славные дни он служил концертмейстером в лучших оркестрах! Тогда-то Эмиль и пережил лучший и самый славный день своей жизни — при воспоминании об этом по спине до сих пор пробегала дрожь удовольствия. Сам Фюрер присутствовал на концерте (а давали Вагнера, да), а потом прошел за кулисы и лично пожал Эмилю руку.
О, глупцы, некультурные свиньи, поганые псы, невежественные идиоты! Как жаль, что в Германии стало невозможно жить — подумать только, они подвергли Эмиля денацификации (как будто можно стереть память об этих славных и героических днях!), бросили в тюрьму и потом выпустили с волчьим билетом и больше не давали ему мест при оркестрах. Так что теперь он, в жалком статусе «перемещенного лица», прозябал в этой стране дураков. Пальцы скрючились от артрита, играть на любимой скрипке Страдивари Эмиль больше не мог и вместо этого вынужден был подрабатывать… подрабатывать… (о нет, эти слова он не мог заставить себя выговорить).
В дверь позвонили, и старый Эмиль Вайскопф поковылял к двери, напевая под нос начало Пятой симфонии Бетховена (очень подходящую случаю тему — рок при дверях, да-да-да), и поспешил открыть ее.
Прошло довольно много времени, и старый Эмиль успел раздать почти все свои шоколадки. Подойдя к окну, он выглянул на улицу. Ветер стих, деревья и немногие пережившие холод цветы едва шевелились в ночном воздухе. На улице не осталось прохожих — впрочем, нет, вот у ворот как раз стоит один: высокий, очень худой, в подходящем для такого телосложения костюме скелета. Видимо, парень слишком устал или просто не решался войти во двор.
Эмиль свалил в пакет все оставшиеся шоколадки и открыл дверь.
— Иди сюда, любезный! — и он зазывно потряс сумкой. — У меня тут для тебя сладкий сюрприз!
Однако фигура в маске скелета не двинулась с места — лишь отрицательно качнулась голова.
«Ах так? Это что еще за глупости!» — рассерженно подумал Эмиль.
И поспешил к вытянувшейся у ворот фигуре.
Теперь он мог хорошо разглядеть ее.
Череп, на который он смотрел, был вовсе не маской.
— Так, парни, давайте потише, — предостерег всех Ронни Сирз. — А то старушка Шарлотта опять разорется и вызовет полицейских.
Молодые люди, все еще одетые в хэллоуинские костюмы, привольно расположились на полу и на диванах (непременно свесив ноги с подушек и валиков) в комнате, в которой старина Элмер в свое время оборудовал звукозаписывающую студию. Некоторые — в основном совсем зеленые юнцы — дымили папиросами с марихуаной (травка им вовсе не нравилась, но надо же как-то выпендриваться перед друзьями), а остальные предпочитали травить молодые организмы обычным никотином.
Родители Ронни уехали из города, чтобы избежать праздничной суеты, и, как всегда в таких случаях, Ронни протянул из своего располагавшегося по соседству дома электрический провод и сумел включить в особняке свет. А еще он обнаружил на улице кран и запустил в доме водопровод. Особняк Хэррода давно стал чем-то вроде клуба местной молодежи, хотя обычно дело ограничивалось прослушиванием старых записей и просматриванием книг в библиотеке (запустить кинопроектор у них так и не вышло).
— Отвянь, Рон, — лениво отмахнулся кто-то. — Дай спокойно музыку послушать.
— Ага…
— Ладно, ладно, все понял, — вздохнул Ронни Сирз. — Но вот что я вам скажу, парни. Неправильную, неправильную музыку вы тут поставили. Надо реально страшную такую, ну, типа той, что доктор Файбс на органе бацает! А то фигня какая-то выходит — мы окрестных старперов злим, а должны напугать до смерти!
— Точно! Точно! Чтоб из них труха посыпалась! Старые пердуны, блин… Видали, как этот Эмиль Пердайсман конфетки раздаривал? С улыбочкой, блин… небось, тараканов туда намешал, старая погань…
— Да иди ты в задницу! Я кассеты перерывать не нанимался! Сами ищите свой страшный музон! Ну или давайте поставим чё-нить, что еще не слушали, а? Как вам? — И предложивший это молодой человек поднял небольшой диктофон с письменного стола Элмера Хэррода.
Диктофон нашли на трупе мистера Хэррода. Полицейские прослушали его несчетное количество раз в поисках разгадки таинственной смерти хозяина дома, однако записанные на пленку слова оказались сущей бессмыслицей. Чушь, самая настоящая чушь, которая никак не могла помочь расследованию.
— Ну давай, включай…
Из диктофона донеслись звуки ночи — шелест ветра в ветвях деревьев, странный топоток — словно от множества лапок.
— Фигасе, прям как на кладбище…
— Да ну, выключай! Слов-то не слышно!
И, словно желая опровергнуть это высказывание, диктофон выплюнул слова — их четко выговаривал голос Хэррода:
—
— Это что еще за хрень такая?
— Да ладно, офигительно, слушай, то, что надо! Громче! Сделай громче! Пусть старперы обделаются по своим халупам!
— Нет! Не надо! Чего-то мне все это не нравится… Не надо, говорю, с-сстрашно, блин…
— Не, вы только послушайте — Ронни забоялся буки, Ронни хочет пойти домой к мамочке!
Звук выкрутили до отказа и принялись бесконечно гонять запись по кругу. Что-то в нездешних словах было гипнотизирующее, пробуждающее смутные воспоминания… В голову заползали мысли, похожие на обрывки сновидений: о ныне разрушенном, но все равно близком Иннсмуте, о громадном рифе прямо на выходе из тамошней гавани, о рыбоподобных и жабоподобных существах, обитавших на скользких камнях, об их ритуалах в полуночной темноте…
—
Они снова услышали эти странные слова, однако на этот раз они доносились словно бы издалека. Откуда точно — определить не удавалось. Кто-то кричал, что голоса слышатся на кладбище, кто-то настаивал, что откуда-то из соседних комнат, а может, и из подвала.
Однако звуки становились все отчетливее. А еще они
—
— Слышали? Черный козел с тысячью молодых козёликов! Аааа! Это офигительно, офигительно!
— Мне пора домой! — пискнул кто-то из самых маленьких гостей и быстро убежал под насмешливое улюлюканье остальных.
—
