получат никогда, — сказала она себе.
Её бесило ощущение собственной слабости.
Если бы только боги дали ей силу, подобную той, которую они даровали Джейме или этому надутому болвану Роберту, она смогла бы добыть себе свободу сама. О, меч бы, да умение им владеть. В груди Серсеи билось сердце воина, но боги в своей слепой злобе заточили её в хилом женском теле. В самом начале королева попыталась вырваться силой, но ничего не вышло. Септ было слишком много, и они оказались сильнее, чем выглядели. Уродливые старухи и ничего больше, но все эти богослужения, и грязная работа, и порка послушниц — они сделали септ семижильными.
И септы не давали ей покоя. Ночью, днём, стоило королеве закрыть глаза, тут же появлялась одна из её тюремщиц, будила её и требовала, чтобы та созналась в своих грехах. Серсее были предъявлены обвинения в прелюбодеянии, блуде, государственной измене, и даже убийстве, потому что Осни Кеттлблэк признался, что задушил
последнего Великого Септона по её приказу. «Я здесь, чтобы Вы рассказали мне обо всех убийствах и порочных связях», — рычала септа Юнелла, тряся разбуженную королеву. А септа Моэлль говорила, что это её грехи не дают ей уснуть. «Спокойный сон — удел невинных. Сознайтесь в своих грехах, и будете спать, как младенец».
Она бодрствовала, проваливалась в сон, потом снова бодрствовала, её ночи превратились в крошево осколков, раздавленные грубыми руками её мучительниц, и каждая последующая ночь была холоднее и ужаснее предыдущей. Час совы, час волка, час соловья, луна всходила и угасала, рассвет сменялся закатом, день и ночь кружили вокруг неё, заплетаясь, словно пьяные. Который час? Какое сегодня число? Где она? Спит она или это явь? Глотки сна, которые были ей дозволены, превращались в бритвы, которые тонкими лоскутами срезали с неё способность мыслить здраво. С каждым днём она становилась всё более вялой, опустошённой, нездоровой. Она потеряла ощущение времени, и уже не могла сказать, сколько провела в этой келье, под самой крышей одной из семи башен Великой Септы Бэйелора. Здесь я состарюсь и умру, — думала она в отчаянии.
Этого Серсея допустить не могла. Она была нужна своему сыну. Она была нужна королевству. Она должна была выйти на свободу, чего бы это ни стоило. Её вселенная сжалась до кельи размером с койку, ночного горшка, бугристого тюфяка и жиденького бурого шерстяного одеяла, от которого зудела кожа, но она всё ещё была наследницей лорда Тайвина, дочерью Утёса.
Абсолютно вымотанная отсутствием сна, дрожащая от холода, заползавшего в келью каждую ночь, то неестественно оживлённая, то лишённая всяких эмоций, в какой-то момент Серсея наконец поняла, что придётся сознаваться.
Ночью, когда септа Юнелла пришла, чтобы в очередной раз выдернуть её из забытья, королева ожидала её, коленопреклонённая. «Я согрешила», — произнесла Серсея. Язык колом стоял во рту, растрескавшиеся губы саднили. «Мои грехи ужасны. Теперь я осознаю это. Как могла я быть столь слепой столь долго? Пресвятая Старуха явилась мне, и её рука держала лампаду так высоко, что в её благостном свете я увидела путь, которым мне следует идти. Я желаю очиститься. Я желаю только отпущения грехов. Пожалуйста, добрая септа, молю тебя, представь меня перед Верховным Септоном, чтобы я могла исповедоваться в преступлениях и блуде».
«Я передам ему, Ваша светлость», — сказала септа Юнелла. «Его Святейшество будет очень обрадован. Только через исповедь и искреннее раскаяние наши бессмертные души могут быть спасены».
И они дали ей проспать весь остаток этой долгой ночи. Часы, многие часы благословенного сна. Сова, и волк, и соловей скользили мимо, неслышные и незаметные, а Серсее снился долгий сладостный сон, в котором Джейме был её мужем, а их сын был жив.
Наутро королева чувствовала себя почти самой собой. Когда надзирательницы пришли за ней, она вновь подняла благочестивый щебет, говорила, как твёрдо её намерение исповедоваться в своих грехах и получить прощение за всё, что совершила.
— Мы ликуем, слушая Вас, — сказала септа Моэлль.
С Вашей души упадёт тяжкое бремя, — сказала септа Сколера, — После Вы испытаете такое облегчение, Ваша светлость.
Ваша светлость. Эти два простых слова привели её в восторг. За время её долгого заключения тюремщицы нечасто давали себе труд проявить хотя бы элементарную учтивость.
— Его Святейшество ожидает, — произнесла септа Юнелла.
Серсея склонила голову, смиренная и покорная.
— Могу ли я сперва принять ванну? Я не в том виде, чтобы предстать перед ним.
— Вы сможете вымыться позже, если позволит Его Святейшество, — сказала септа Юнелла. — Сейчас Вас должна волновать чистота Вашей бессмертной души, а не тщета бренного тела.
Три септы повели её по башенной лестнице, и септа Юнелла шла впереди, а септа Моэлль и септа Сколера наступали Сресее на пятки, будто опасались, что она попытается сбежать.
— Много времени прошло с тех пор, как меня навещали, — тихо промурлыкала Серсея по дороге вниз. — Всё ли хорошо с королём? Это всего лишь вопрос матери, беспокоящейся о своём ребёнке.
— Его светлость в добром здравии, — сказала септа Сколера, — и его охраняют, днём и ночью. Королева с ним, постоянно.
Королева перед вами! Она сглотнула, улыбнулась и произнесла:
— Я рада это слышать. Томмен так любит её. Я никогда не верила всем тем ужасным вещам, что говорили о ней. Неужели Маргери Тирелл каким-то образом исхитрилась снять с себя обвинения в блуде, прелюбодеянии и государственной измене?
— А суд, состоялся ли он уже?
— Он скоро, — сказала септа Сколера, — но брат её…
— Умолкни, — септа Юнелла обернулась и бросила свирепый взгляд через плечо на Сколеру, — Ты много болтаешь, глупая старуха. Мы не должны говорить о подобных вещах.
Сколера втянула голову в плечи:
— Прошу простить меня.
Остаток пути вниз по лестнице они прошли в тишине.
Его Воробейшество принял её в своём кабинете, аскетичной семиугольной комнате, где топорно вырезанные в камне лики Семерых таращились из каменных стен с кислыми и осуждающими выражениями лиц, поспорить с которыми могло разве что выражение лица самого святейшества. Она вошла и увидела его за столом, грубо высеченным из камня, он что-то писал. Верховный Септон не изменился с тех пор, когда она наблюдала его в последний раз, в день, когда по его приказу её схватили и заточили в келью. Всё такой же щуплый, с седой шевелюрой, тот же постный, суровый взгляд человека, морящего себя голодом, заострившиеся, отчётливые черты лица, глаза смотрят с подозрением. Не чета своим предшественникам в пышных одеждах, на нём была надета бесформенная туника некрашеной шерсти, кончавшаяся в районе щиколоток.
— Ваша светлость, — произнёс он в качестве приветствия, — Как я понял, Вы желаете исповедоваться.
Серсея рухнула на колени.
— Это так, Ваше Святейшество. Пресвятая Старуха явилась мне во сне, она держала лампаду высоко…
— На всякий случай. Юнелла, останься и запиши слова Её светлости. Сколера, Моэлль, вы можете быть свободны. — Он сжал пальцы рук домиком, как тысячу раз делал её отец.
Септа Юнелла присела рядом, достала пергамент, обмакнула перо в чернила. Страх пронзил Серсею.
— После исповеди, будет ли мне позволено…
— С Вашей светлостью поступят соответственно Вашим грехам.
Этот человек безжалостен, в очередной раз поняла она. Ей потребовалось мгновение, чтобы собраться с мыслями.
— Что ж, Пресвятая Мать, смилостивься надо мной. Я спала с мужчинами, не будучи связанной с ними узами брака. Признаю.
— С кем именно? — Верховный Септон, не мигая, смотрел ей в глаза.
Серсея слышала, как за её спиной выводит буквы Юнелла. Было слышно слабое, мягкое царапанье пера.
— Это был Лансель Ланнистер, мой кузен. И Осни Кеттлблэк. — Оба признались в связи с ней, и отрицать это теперь означало причинить себе вред. — И его братья. Оба брата. — Она не могла знать, в чём признались Осфрид и Осмунд. Взять на себя слишком много было безопаснее, чем признаться в слишком малом. — Это не может оправдать мои прегрешения, Ваше Святейшество, но я была одинока и напугана. Боги забрали у меня короля Роберта, мою любовь, моего защитника. Я была одна, в окружении интриганов, лживых друзей, изменников, которые замыслили смерть моих детей. Я не знала, кому верить, и поэтому я… Я привязала к себе Кеттлблэков единственным способом, каким располагала.
— Под способом Вы понимаете свои гениталии?
— Мою плоть. — Она прижала руку к лицу, всхлипывая. Когда она убрала руку, в её глазах стояли слёзы. — Да. И да простит меня Пресвятая Дева. Но я делала это ради моих детей, ради государства. Это не доставляло мне удовольствия. Кеттлблэки… суровые мужчины, жестокие, и они делали это жёстко, но что мне оставалось? Рядом с Томменом должны были быть люди, которым я могла бы доверять.
— Его светлость под охраной Королевской Гвардии.
— Королевская Гвардия была рядом с его братом Джоффри, когда тот умирал, отравленный на собственном свадебном пиру, и от неё не было прока. На моих глазах умер один мой сын, и я не могла допустить, чтобы то же случилось со вторым. Я согрешила, я распутница и блудница, но это было ради Томмена. Прошу Ваше Святейшество великодушно простить меня, но я раздвинула бы ноги перед любым мужчиной в Королевской Гавани, если бы это помогло сохранить моих детей целыми и невредимыми.
— Прощение — прерогатива богов. А что сир Лансель, Ваш кузен и оруженосец Вашего лорда—супруга? Его Вы тоже взяли в свою постель, чтобы заслужить его лояльность?
— Лансель, — Серсея колебалась. Будь осторожна, сказала она себе,
