— Что было, то забыть давно надо. Опасная ты баба, Варька!
Варька-Шалашовка отпрянула. В голове пронеслось: «Хитростью задержать и сдать лейтенанту?! Может, тогда и следствие смягчится ко мне. Но как это сделать? Напоить до забытья, подлив снотворного… Да и люблю я его, непутевого, неверного! Кровь человеческая на его руках? Так то же — не моя, а чужая. Меня он всегда жалел, берег, пока Баронесса не встретилась. Да что я, что со мной происходит? Да и стоит ли он меня? Моего мизинца?..»
— Убирайся! К чертовой матери! Подумаешь, свет клином сошелся! Не такого найду! Он будет меня любить, на руках носить, — металась она в истерике. — А ты ступай к своей Баронессе! Она приятненькая, воспитанная, не под стать мне, иностраночка! Надоел хлеб черный, захотелось беленького. Ну что же ты стоишь? Иди! Беги без оглядки!
Краковский выхватил финку, но тут же убрал ее.
— Нет, резать тебя не стану… Задушу! — свирепо зашипел он и бросился на Варвару, повалил на пол, вцепился в сонную артерию. Когда она обессилела, придавил подушкой. Прихватив ее часики и браслет, снял с нее серьги, выскочил из избы. В голове пронеслось: «Теперь не продаст и не предаст!»
Тропа шла через лес, теряясь в проталинах, по разлившимся озерцам воды, и снова выныривала. Только у комлей деревьев, да на холмиках кротиных нор лежали лоскутки почерневшего от воды снега. Прежде чем шагнуть в лужу, Краковский, Баронесса и проводник, выступавший до этого в роли связного от Хейфица, промеряли глубину ее шестом и шли дальше, держа путь на Запад.
У Краковского была цель, и он, окрыленный ею, шел довольно бодро, размышляя на ходу о заманчивом будущем, которое ему сулило сплошные удачи и везение, как только он окажется среди людей, умеющих быть благодарными за все сделанное им. Но и червь сомнения тоже грыз его: а не иллюзия ли то, что он задумал? Однако, если это — иллюзия, тогда зачем прислали за ним проводника, документы на другую фамилию?
Баронесса вела себя с прежним достоинством, как и подобает персоне из знатного немецкого рода. Однако покидать эти места — Белоруссию, Россию — ей не хотелось. «У Краковского нет иного выбора. Но мне зачем все это? — спрашивала она себя. — Меня ждут дома — мама, любимый мужчина. Улучить момент и сбежать? — проскочило в сознании. — Но как одной выбираться из этих болот? Да и они не дадут отстать, начнут искать, преследовать, стрелять… О, если бы Антоша знал, что мне пришлось пережить, перестрадать…».
«До переправы рукой подать, — подумал Краковский. — А там и фронт недалеко. В людской неразберихе можно затеряться, и никому не будет до меня дела. А жить на что буду там?» — беспокоился он.
— Вам придется оправдывать свое существование — отрабатывать хлеб тех, кто будет кормить, — объяснил проводник. — Привыкайте к этой мысли, атаман, и готовьте себя к такой жизни. Вам, Баронесса, тоже предстоит нелегкая жизнь. Впрочем, женщине проще: выйдете замуж за состоятельного человека и будете жить припеваючи, в свое удовольствие. Кстати, смена фамилии поможет вам запутать следы, на которые наверняка постараются напасть большевистские ищейки.
— Мне страшиться нечего. Иду к себе, буду жить в Швейцарии, в родовом имении родителей, — ответила немка. — А муж? Еще до войны за мной ухаживал принц Люксембургский…
— Как зовут вашего жениха?
— Его имя — Алекс.
— В таком случае я за вас спокоен, фрейлейн.
— Переправщик — человек надежный? — вдруг спросил Краковский.
— Не извольте беспокоиться, атаман. Меня он доставил сюда в целости. Прекрасно знает местность. Ему хорошо заплачено. — Проводник взглянул на часы. — Он, должно быть, уже на месте и нас ждет. Будем поторапливаться, господа!
Краковский неожиданно оступился и плюхнулся в воду. Барахтался, пока проводник не протянул ему шест и не вытащил из трясины. Баронесса помогла снять сапоги и вылить из них взмученную талую воду. У него был вид мокрого индюка. Одежда набрякла, и ее пришлось выжимать. Расползся грим на лице, который ему тщательно наложила Баронесса перед отправкой в путь-дорогу, чтобы его не опознали случайные встречные.
— Вам нельзя так глупо погибать. Впереди важные дела. На вас делают ставку, — сказал проводник. — Уверен, что новый порядок должен восторжествовать повсеместно, и вам его утверждать.
— Вы — надежный и верный друг, — поблагодарил проводника Краковский. — И вы, Баронесса, не такая уж и вельможа, как мне казалось прежде. С вами легко шагается даже по этой чертовой трясине. Вы мне здорово помогли, госпожа, — накручивая на ноги запасные сухие портянки, сказал он. — А что касается гибели… Я признаю смерть только в бою, в схватке с врагом. Доберусь вот до наших и оттуда, из эмиграции, буду мстить Советам, большевикам. Создам правительство в изгнании. Организую издание газеты. У меня столько накипело, что на каждого соотечественника хватает зла. В этом я буду одержим, вот увидите, господа!
Баронесса несколько приотстала. Чтобы не выпустить Краковского за границу СССР, она дважды выстрелила ему в спину из-за дерева, но не попала.
— Вы что, с ума сходите, Баронесса? — глухо, но резко спросил Краковский, трусливо всматриваясь в густые заросли лозы и ивняка.
— Мне показалось, там кто-то пробежал, — ответила она, ругая себя в душе, что промахнулась.
— Не расходуйте зря патроны, фрейлейн. Они еще могут понадобиться, — сказал связной тихо, чтобы не разнеслось по лесу. — И оставьте свою подозрительность. Неужели мы двое вас не защитим?! И вообще, я за вас отвечаю так же, как и за господина роттенфюрера.
На обочине лесной дороги стояла подвода. Сивая кобыла хрумкала овес из подвешенной на морде брезентовой сумки. Чуть дальше — подбитый немецкий танк со снесенной орудийной башней. Возле телеги возился осодмилец Григорий. Он усердно счищал грязь, налипшую на колеса, и в тоже время сквозь спицы просматривал участок леса, откуда вот-вот должны были появиться Краковский и его спутник. За грудой металлического лома, которую представлял собой танк, схоронились Буслаев и Лиханов. Услышав выстрел в лесу, Буслаев сказал:
— Кто же это стрелял?
— Охотник на диких коз. Кто же еще, — произнес Иван, вслушиваясь в звуки леса.
— Хорошо, если так… Я опасаюсь за жизнь связного.
— Они же свои, и друг друга стоят. Или ты сомневаешься?
Буслаев сделал вид, что не расслышал вопроса.
— Трое против двух. Маловато, — подсчитал Иван. — Придется взять солдат из конвоя.
— А четверо против одного? — спросил Буслаев.
— В самый раз! Больше — толкотня получится. Но ты забыл арифметику, товарищ лейтенант.
— Тогда твердо запомни то, что я скажу: если к тебе когда-либо обратится человек и назовет число 444 999, знай: это мой лучший друг. Помоги ему. Положись на него.
— Не дошло, лейтенант.
— Твое дело только запомнить.
То и дело посматривая на часы, Буслаев прислушивался к шорохам леса, к перекличке пернатых, радующихся весне, к перезвону ручейков на перекатах. Неожиданно вспорхнула стайка птах и беспокойно закружила над своими гнездами. Это настораживало.
Из леса вышли люди.
— Идут… — тихо дал знать Григорий. — Втроем идут!
— Втроем? Так не договаривались, — удивился Буслаев. — Кто же третий? Молодой? Пожилой?
— Третья — женщина, — всматриваясь, сказал Лиханов. — Позволь, позволь. Я ее знаю: немка из банды Краковского, о которой я тебе докладывал. У Хейфица работала. Баронессой величают.
— Так вот она какая — Баронесса… — Буслаев вздрогнул, настолько это явилось для него неожиданностью. И подумал: — А может, мне мерещится? Может быть, не она…
