всеми другими заседал в директорском кабинете. Наряду с инженерами и директорами фабрик. Так уж случилось, что и на стул попал рядом с Назаровым. Косо, косо смотрел матушкин любимчик, а пока терпел; директор-распорядитель в гневе мог ведь и за шиворот прилюдно взять. Жалуйся тогда, униженный, Марии Федоровне!
После заседания директор-распорядитель кивком головы остановил Алексея:
— К Прохорову я отправляю всех вас временно. до лучших времен. Ты, Алексей, это должен понимать, и Володьке объясни. Но вот о чем предупреждаю: поосторожнее, Алексей Архипыч! Кругом соглядатаи, доносчики. Думаю, и сегодняшний разговор будет известен полиции. — Он резко распахнул дверь, распахав носом одного уткнувшегося в замочную скважину конторщика. — Прочь! Чтоб духу твоего не было! Да не тебе, не тебе, Алексей, — остановил он бросившегося к дверям Барышникова. — Шпики везде завелись, даже у меня в приемной! На будущее предупреждаю: ты, как выборный староста, немного задержись. до выборов твоего преемника. Но в мой кабинет больше входить не следует. И тебе опасно, и мне — директору. Держи ухо востро!
Дожил Савва Морозов! Сам разбазаривает лучших работников. Пожалуй, как и требовал великий князь.
Отец и конторщик Володька успели перебраться на Прохоровскую фабрику, а Алексея все?таки арестовали. Нашли связь с покровским Тихоней, который зачастил на морозовские фабрики, — да, Иваном Васильевичем Бабушкиным он оказался, одним из лучших агитаторов «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», а теперь и отъявленным большевиком.
Многих хороших рабочих не досчитался хозяин в «ночь великого обыска». Пожалуй, не хитрил перед московским губернатором: действительно, не с кем будет работать.
Полиция полицией, но не родственнички ли так рьяно стараются?
В белом бешенстве он прикатил обратно в Москву. Прямиком к родительнице.
Она, как водится, была в молельной комнате. А в приемной у нее сидели брат Сергей и. все тот же Назаров!
— Ты?то когда успел? — взял здесь, в домашних условиях, его бесцеремонно за шиворот. — Во- он!..
Но матушке уже успели шепнуть о вторжении сынка-бизона. С небывалой резвостью она выскочила из молельной:
— Так?то ты в моем доме распоряжаешься? Чего уж ждать на фабрике!
Назаров отряхивался, как ощипанный кур, но выходить и не думал. Савве Тимофеевичу, не зря же прозванному бизоном, стало ясно: или сейчас, или никогда!
Он позабыл даже к руке подойти, да матушка, наверное, и не подала бы ее.
— Мария Федоровна, — сказал он ей как чужой. — У вас в доме
— Я не поддержу! — властно и непохоже на себя заступила мать дорогу. — Я и есть правление.
— Посмотрим, Мария Федоровна! — за неимением своего стола, грохнул кулаком по ее закапанному воском столу и, отпихнув плечом Назарова, вылетел вон.
Следом братец Сергей:
— Савва Тимофеевич! Брат! Что же ты вытворяешь?!
— А что? — остановился Савва Тимофеевич. — Дом наш морозовский чищу. Замусорили больно.
Они едва продрались к мастерской, где еще несколько лет назад шумела безалаберная художническая жизнь.
Старшему брату стало немного совестно перед младшим.
— Да на тебя я не сержусь, пойми, Серега. Ты много и хорошего сделал. Может, благодаря тебе в этих пустынных зарослях Левитан наконец и обрел крышу над головой. И покой, покой!
— Да уж покою?то, кажется, не было.
— Хватит ханжить. В душу не лезу, но ведь вижу: и Музей ремесел, что ты завел в Леонтьевском переулке, нас с тобой переживет. Даже тебя, младшенький!
— Ты?то чего же — вроде как рано собираешься. Туда?.. — Он не решился досказать очевидное. — Я сейчас. я тихонько шепну моим доверенным кухарям, чтобы нам сюда все нужное принесли.
Умчался и про спесивость свою позабыл.
Кухари не забыли прежние щедроты, получаемые и от младшего, и от старшего. В пять минут пыльный стол, еще хранивший следы пестро-грустных красок, был застлан свежей скатертью и уставлен питием и закусками. Матушка ханжить ханжила, а погреба Тимофея Саввича содержала в исправности. Для приближенных членов правления здесь такие пиры устраивались, что ой-ей-ей!.. Надо полагать, и Назаров сегодня не заскучает.
Полчаса не прошло, как братья уже сидели в обнимку. Говорил больше Серега, а Савва в знак согласия бодался лобастой головой.
— Я брат, конечно, матушкин сынок, но ведь и тебя люблю.
— Люби, люби.
— Любя и предостерегу: матушка уже не раз проговаривалась, чтобы заменить тебя.
— На кого?нибудь покладистого? Хоть на Назарова? Знаю, знаю.
— Знаешь, да не все. — Сообщение было такой важности, что он даже примолк и заозирался по сторонам. — В случае твоего упрямства, родственники, а особливо матушка, собираются объявить тебя сумасшедшим и заблокировать все твои счета в банке.
Этого Савва Тимофеевич все?таки не ожидал.
— Да-а, славненькая жизнь наступает.
Он больше ни о чем не расспрашивал, а Сергей не решался дальше будоражить старшего брата. И так слишком много сказано.
Надо ли удивляться, что после стычки с племянником Назаровым и матушкой, после такого душевного разговора с младшим братом, он оказался у другого племянника, Николаши Шмита.
Тот по телефону откликнулся, но просил подождать — в цехах обыск. Тоже дожил Николаша Шмит! Но и в таком состоянии распорядился, чтоб дядюшка не скучал. Впрочем, и без его напоминания люди услужащие тащили на стол все, что было в доме, любили угрюмо сидевшего за столом дядюшку. Он занимался странным делом: расставил на столе всю наличную рюмочную тару, по кругу, а внутри браунинг поместил. И вертел после каждой рюмки, как в русской рулетке. Черный зрачок браунинга неизменно утыкался в его рюмку.
Единственная истинно родственная душа среди родственничков, да и ту жандармы скребут? Молод еще Николаша, ему таких встрясок не выдержать.
А Морозов выдержит?
Впервые сомнение напало.
Сильно ли, мало ли раскрученный браунинг — все равно гиблым зрачком в его сторону смотрел. С чего бы это? Он не верил во всякую гадательную чертовщину, но ведь кто?то водит его рукой?
Когда заявился Николаша, дядюшка сидел уткнувшись лбом в холодный бок браунинга и пребывал словно в потустороннем мире. Николаша даже перепугался:
— Дядюшка, дядюшка?..
Морозов оторвал лоб от черно-погребального бока браунинга:
— Ничего, ничего. Я у тебя заночую. Не хочется домой.
Но что же было навешивать свою?то смуту на хрупкие плечи племянника? Надо было его успокоить.
— Ничего не нашли у тебя?
— Да как сказать. Отец строил большие и крепкие подвалы. В нашем деле и лак спиртовой, и всякие краски потребны — материал горючий. Может, и тайное что было, не мне судить. Пока жандармы добрались до подвалов, оттуда через черные двери все чисто вымели. но позабыли мишень одну снять! А на
