Особо секретное оружие

многие другие еще поймут. Это не угрозы, а реальность существующего положения...

Если по дороге на большой скорости движется многотонный грузовик, никакая самоуверенность не поможет человеку, вышедшему поперек движения, остановить машину, если водитель машины этого не захочет. Происходит столкновение, на машине остаются следы, как легкие ранения, а от человека ничего практически не остается, кроме груды изуродованного мяса...

Виктор Егорович вздыхает и вытаскивает из носка прижатый резинкой к ноге гвоздь, которым он недавно оперировал. Он размачивает ржавый кончик слюной, задирает матрац и дописывает рядом с предыдущей надписью: «Дорога не далеко. До утра на месте. Выезд через час после наступления темноты».

Гвоздь пишет плохо, ржавчины на нем осталось слишком мало после первой записи. И приходится выцарапывать слова на ткани. Остается надеяться, что поймут.

Закончив работу, Алданов сначала собирается отбросить гвоздь за ненадобностью. Оружием он служить не может из-за своих размеров, да и зачем Виктору Егоровичу такое оружие, когда его оружие всегда при себе – руки и способность «включаться». Потом передумывает. Так же старательно прячет гвоздь в носок, пристраивает так, чтобы ногу не царапал. И после этого ложится, надеясь еще ненадолго заснуть.

Однако заснуть ему в этот раз не удается. Даже с закрытыми глазами Виктор Егорович чувствует нечто. И это нечто носит явно угрожающий характер... И потому он открывает глаза и слегка поднимает голову. Дверь, естественно, закрыта с той стороны. За дверью тишина не меняется, не движется. И за окном темно, но все же значительно светлее, чем в комнате. И если бы кто-то стоял за стеклом, это было бы заметно.

Вроде бы причин для беспокойства нет. Но Виктор Егорович отлично знает, что просто так к нему не приходят подобные ощущения. И потому он поднимается, слегка встряхивает руками, расслабляясь, хотя это движение вовсе и не обязательно, и называет первое ключевое слово. Всего ключевых слов три. После третьего он уже собой не владеет. Второе делает его предельно опасным, но еще не страшным, первое же просто обостряет все чувства, выстраивая невидимый соединительный мост между двумя полушариями мозга и сливая в единое целое сознание и подсознание, чего не бывает в обычном состоянии ни у кого. Когда-то, во время обучающих занятий, это было еще не ключевое слово, это была мантра или какое-то подобие мантры, которую следовало произносить долго, предельно вибрируя на каждом из трех звуков. Впоследствии мантра обрела значение символа. И уже стало достаточно единственного произнесения ее, чтобы связь между полушариями мозга произошла моментально[33]. Так происходит и сейчас. Ощущение опасности возрастает многократно, и Алданов в самый пик момента делает два быстрых шага к противоположной стене. И одновременно с этим раздается звук удара по стеклу. Двойное стекло не разбивается. Но две дырки явственно показывают направление пролетевшей пули. Не стоит даже смотреть – смерть попала в то место, где на маленькой грязной подушке недавно лежала голова Виктора Егоровича...

Алданов издали смотрит за окно. Подойти ближе – есть угроза показать себя. Но и издали он понимает, что стреляли с дерева, стоящего на противоположном конце двора, метрах в десяти от окна. А через несколько минут какой-то человек в самом деле спрыгивает с дерева. В руках у него нет винтовки: или оставил ее на дереве, или стрелял из пистолета с глушителем. Значит, хороший, уверенный в себе стрелок...

Горилла...

Виктор Егорович узнает разлапистую походку...

Решил отомстить сразу, не откладывая дела в долгий ящик...

ГЛАВА 4

1

Горный вечер в ясную погоду просто не имеет права не быть прекрасным. Он прекрасен!

– Стихи писать хочется... – говорит Сохно, глядя на заходящее солнце, и раскрывает руки навстречу простору, который открывается перед ним с вершины крупнокаменного отрога.

– Садись, пиши, – мрачно советует майор Паутов. – А то через полчаса «шмели» налетят, пыль поднимут, не до стихов будет...

Из всех присутствующих на склоне горы спецназовцев только полковник Согрин и майор Афанасьев знают, что в молодости, еще будучи старшим лейтенантом, Сохно, сейчас грубый и даже слегка циничный вояка, писал стихи и даже публиковал их в гражданском журнале в Забайкалье, где тогда проходила службу отдельная мобильная группа старшего лейтенанта Согрина.

– Черствый ты мужик... Не понимаешь прекрасного... – отзывается Сохно на предложение Паутова. – И потому век тебе ходить в однодумных «волкодавах», знающих только единственное занятие. Ты, кстати, кто по гражданскому образованию?

– Учитель географии... – смеется Паутов.

– А я учитель литературы... – в ответ грустно улыбается Сохно. – А чему мы с тобой можем детишек научить? А?..

– Хорошо стрелять... И это было бы здорово... И бегать, прыгать, ползать... А то в армию такие сейчас приходят... – Паутов высказывает обычное раздражение офицеров современной молодежью. Все они знают подготовку большинства мальчишек, призванных на службу.

– Хватит барбосить! – говорит подполковник Разин. – Расходимся по группам. Пора уже...

– Пора, – соглашается Согрин. – Кордебалет, Шурик... Где он?..

Полковник осматривается.

Майор Афанасьев выходит из-за каменного уступа вместе с тремя солдатами.

– Держись ко мне ближе... Разворачивай рацию... Остальные группы – по участкам! «Шмели» скоро пожалуют...

* * *

Талгат наблюдает за действиями спецназовцев через одну из открытых бойниц. Рядом стоит сухой, как зимнее дерево, и жесткий, как камень, алжирец Джазир, помощник и заместитель. У Джазира опыт войны не меньший, чем у Талгата, хотя он и не проходил такой школы. Но повоевать успел во многих странах мира, начиная с Афгана. А в Чечню прибыл из Косова, где основные события кончились и начались политические игры. За участие в политических играх платят до обидного мало. И Джазир вместе с целой группой настоящих чеченцев, возвращающихся на родину, прибыл сюда. Джазир не знает, что такое жалость, не знает, что такое хитрость. Он умеет только воевать, и больше ничего. Но при этом он отличный подчиненный и всегда с уважением относится к любому приказу. Это как раз то, что Талгату надо.

– Все подготовил? – интересуется Талгат.

– Гонцы ждут сигнала в соседнем коридоре. Свои путь знают, не потеряются. Твое слово – они бегут... Передают команду. Отходим пятью колоннами. В разных направлениях. Две колонны принимают бой. Вяжут спецназ. Две заходят в тыл. Шестая колонна по твоему приказу выходит сюда, к бойницам. Готова встретить врага здесь...

– Дальше... – Талгат желает контролировать всю ситуацию.

– Люди с факелами расставлены на главных поворотах. По твоему слову начнем общий отход. Они укажут правильную дорогу. Я сам их расставлял. Никто не заблудится.

– Когда?

– Как ты и говорил. Когда стемнеет...

– Нет... Я не так говорит. Не раньше, чем стемнеет. Но общий отход только по моему приказу. Пусть темнеет, но отходить только по приказу, одновременно, согласно графику... Понял?

– Понял, командир...

График отхода Талгат просчитывал по секундомеру. Каждый отряд знает только свой путь и передвигается согласно этому намеченному пути, расчет производился таким образом, что длина пути соответствует затраченному времени. В итоге не будет толпы и толкотни на узком выходе. Толпа и толкотня, как хорошо знает Талгат, создает панику и неразбериху. А допустить такого в своем отряде Талгат ни в коем случае не хочет.

– Отошли гонцов. Пусть ориентируются на команду, а не на время суток. Хорошо объясни... И возвращайся ко мне. Твои советы мне всегда помогают...

Это, конечно, просто комплимент, который радует душу алжирца. Алжирец всегда был только прекрасным исполнителем, дотошным, старательным и потому надежным. Талгат слушает его советы, но поступает по-своему. Тем не менее подбодрить помощника необходимо, чтобы духом не падал и чувствовал в себе военное вдохновение. Это сильно помогает в бою.

Джазир топает по коридору. Топот его далеко слышно, и многие именно по этому звуку узнают о приближении помощника командира, которого в отряде не очень любят за придирчивость. Что правда, то правда – в желании выслужиться перед командиром и заслужить хотя бы похвалу Джазир часто перегибает палку. Это Талгат знает, но не пресекает, посмеиваясь. Как всякий чеченец, он понимает, что такое борьба за власть. И при таком помощнике не видит себе конкурентов в личном составе. А это в настоящее время важно, потому что успех во многом зависит от того, как будут подчиняться боевики ему, человеку пришлому, хотя пришел он в свои родные края. Но он не сидел с ними у костров, не делил хлеб и воду. А это значит многое.

Сам Талгат замирает у открытой бойницы с биноклем в руках. И медленно переводит окуляры с одного места на другое, выискивая наиболее интересные моменты, которые могут что-то значить в предстоящем в скором времени спектакле.

Он приготовил отряду спецназа серьезную встречу. Они обязательно при дальнейшем поиске попадут под кинжальный огонь с трех сторон. Это будет не бой – это будет простым уничтожением живой силы противника. Очень сильного противника. Талгат готов ради этого случая даже пожертвовать своей очной встречей с Сохно, лишь бы преподать урок федералам. Лучшим их федералам. О таком событии будут много и долго говорить, и говорить будут, что чеченцы умеют воевать. Это, конечно, поднимет престиж лично Талгата, хотя и в какой-то мере нарушит его перспективные планы. Он прибыл сюда не для такой войны, а для тайной. Для умелой тайной войны с применением всех тех средств воспитания бойцов, которые человечество знало когда-то, но растеряло. Тех самых средств, которые проповедовал много веков назад светловолосый арийский воин Бодхидхарма[34], основатель Шаолиньского монастыря в Китае.

Но внизу начинается что-то непонятное. После того как Талгат пожертвовал тремя людьми, показывая ложное местоположение отряда, спецназ должен по идее перестроиться и атаковать высоту по возможным проходам. Вернее, по единственному возможному, разделенному на несколько рукавов. То есть продолжать начатое раньше, хотя начатое раньше было вовсе не атакой, а простым поиском лазов и входов в пещеру. Талгат наблюдает, как совещаются вдали командиры. Бинокль мощный – хорошо приближает. Можно разобрать действо, хотя достать выстрелом даже из снайперской винтовки проблематично. В отряде нет хорошего снайпера, а те, что носят снайперские винтовки, только сами себя таковыми называют.

Но что-то в действиях отряда полковника Согрина, который откровенно командует и подполковником Разиным, хотя по должностям они равны, Талгату не нравится. Слишком Согрин нетороплив. Он даже заслоны не выставляет на ближних подступах к склону. По идее, эти заслоны должны выйти вперед, камней вокруг много, из этих камней необходимо устроить себе мощные брустверы, за которыми сам черт не страшен. А остальные должны в это время заслоны