укрывали ее почти до самых плеч.
Он увидел ее глаза, широко раскрытые, такие испуганные… В них метались отсветы пожара. Сердце Гидеона сжалось от боли.
Бедная крошечная участница большого представления богини Пеле!
Эмма выбиралась из болота, высоко подобрав насквозь мокрую, черную от сажи и грязи ночную сорочку.
Гидеон бросился к ней:
— С тобой все в порядке? Как это случилось, Эмма?
— Пожар? Это все я. Я подожгла сама…
Эмма говорила странно медленно и абсолютно спокойно.
Поняв, что она в состоянии шока, Гидеон подхватил ведра, валявшиеся на берегу, и бросился тушить пожар, стараясь действовать с таким расчетом, чтобы огонь не двинулся на большой лес. Эмма, словно очнувшись от сна, помогала ему, пока огонь не смирился и последняя искра не погасла.
Только тогда Гидеон позволил себе вглядеться в ее лицо.
— Ты сказала, что сама подожгла свой дом?
— Да.
— Зачем, Святой Моисей, зачем? — Он потряс ее за плечо с такой силой, что Эмма пискнула, как мышонок.
— Ты сделал мне больно. У меня будет синяк. — Она как-то дико улыбнулась ему, тихонько разжимая его пальцы. — Не кричи. Я все расскажу тебе… Когда я приехала домой, Джордан был здесь. Я стала его прогонять и сказала, что, если он не уйдет, то донесу на него властям. Тогда он, чтобы позлить меня, рассказал про наши письма. Он получал наши письма, Гидеон.
— Как? Откуда он узнал о них?
— Он или припугнул, или подкупил А Во, и тот отдавал ему наши письма, твои и мои, ты понял?
Гидеон молча покачал головой:
— Дальше?
— Дальше? Я его чуть не убила. И тогда он сделал вид, что уходит, но вернулся в дом ночью, когда я спала. Тут он стал приставать ко мне, но у меня под подушкой был спрятан нож.
Эмма наконец расплакалась.
Гидеон заскрипел зубами.
— Дальше!
— Я прогнала его. Не знаю, почему он послушался меня: из-за ножа или из-за чего другого… Я кое-что сказала ему…
— Дальше, Эмма, дальше?
— Ты знаешь, он так оскорбил меня, я так устала от того, что он уходит, а потом всегда возвращается, и всегда когда его меньше всего ждут… И я сожгла свой дом, чтобы ему некуда было больше возвращаться…
Гидеон осторожно обнял ее и заглянул в ее измученное, перепачканное лицо.
— Но, Эмма… скажи, его не было там… внутри хижины?
— Ты хочешь знать, не сожгла ли я его заживо? — Она тихо всхлипнула. — Нет.
— Ты уверена?
— Да. Но, честно говоря, я почти жалею об этом — ведь он читал наши письма, он хватал их своими погаными ручищами, он изуродовал нам жизнь, Гидеон!
— Что ж! Этого надо было ожидать.
— И все-таки он ушел! Я заставила его уйти! Тебе этого не понять… О, как я ненавижу его!..
Гидеону так странно было слышать, что Эмма кого-то может ненавидеть…
— Хорошо, ты прогнала, ты отомстила, ты победила его. А как же ты теперь — без крыши над головой?
Она беспечно махнула рукой:
— Я все равно не жила здесь. Я приходила сюда, чтобы вспоминать… Тебя, маму… А жила я при школе, чтобы быть все время с детьми. Они так меня успокаивают…
Гидеон наконец вернулся к действительности:
— Я рад за твоих детей. За них и за твоего мужа, мистера Уоллеса. Полагаю, твой муж тоже будет очень рад.
Только сейчас Эмма поняла, о чем он думал все это время.
— Гидеон! Ты с ума сошел! Это ошибка. Я говорю о других детях, о своих учениках. Я никогда не была замужем за Чарльзом. И ни за кем я не была замужем. Мы были какое-то время помолвлены… пока мама была жива, но после ее смерти я сразу отказала ему.
Точно завеса раздернулась перед ним.
— Ради Бога, Эмма, подумай, о чем ты говоришь? Ведь из-за этого я и Джулия… Ты понимаешь, что случилось из-за этого!
— К сожалению, это ничего не меняет. Ты все равно женат. Неважно — почему. Важно, что ты женат.
Она вырвалась и вдруг, подхватив длинную сорочку, бросилась бежать от него вниз по склону.
— Ты все равно не мой!.. — крикнула Эмма. — Ты никогда не станешь моим…
Гидеон легко догнал ее:
— Что ты говоришь? Я люблю тебя! А ты говоришь «неважно»! Я воевал… Я лежал под пулями, рядом со мной — мои товарищи… Мертвые, понимаешь… Я смотрел, как мухи ползают по лицу моего друга… а думал о тебе, ты можешь это понять? Сердце… Это ведь не насос для перекачки крови! Оно не может любить всех подряд! Эмма! Ты была для меня всем: путеводной звездой, надеждой, моим Завтра, ты была Солнцем в этом аду для меня!..
Эмма затихла, слушая его и пытаясь понять меру его любви и страданий.
Она любила его сейчас сильнее, чем прежде. Он притягивал ее, как магнит. Отпусти он сейчас ее, оттолкни, она бы вернулась и снова прильнула к нему, к его груди…
Гидеон поднял ее на руки и бережно уложил на мягкую траву. Так же бережно снял с нее сорочку и отстранился, чтобы взглянуть на нее, нагую и беззащитную.
Луна сияла над ней, освещая ее.
Гидеон откинул волосы с ее лица и склонился над ней.
Запах гари не мешал ему различать ее упоительный аромат.
Он сжал рукой ее грудь и жадно припал к ней ртом.
— О, да, да, скорее, любовь моя! — Эмма торопливо помогала ему освободиться от одежды.
Гидеон подсунул руки ей под спину, прижал к себе, подивившись (в который раз) тонкости талии, гибкости ее спины, всегда почему-то особенно трогавшей его, и почувствовал сладострастную дрожь желания, которую она не хотела и не могла сдержать.
— Открой же мне себя, любовь моя!
— Нет, подожди!..
— Я не хочу больше ждать!
— Ты не понял. Прошу тебя… я хочу видеть тебя… Так же, как ты меня… Я хочу все видеть, Гидеон!
Он встал.
Гидеон гордился своей наготой, потому что она смотрела на него и знал, что в ее глазах он прекрасен, как бог, и нет в нем никаких изъянов.
— Я нравлюсь вам, миссис Эмма?
— Ты — чудо, изваянное руками ангела, Гидеон! Иди же ко мне, иди…
Он упал перед ней на колени, и она уткнулась в него мокрым от слез лицом.
Она бесконечно желала его.
— Помнишь? — прошептала Эмма. — Помнишь?.. «Делай любовь со мной…»
— Нет, эти слова не годятся сейчас… Мы — не дети уже, моя Эмма. Я чувствую и люблю тебя иначе, чем прежде…
