прикоснулись к ране.
– Успокойся, я делаю то, что необходимо. И не двигайся с места, пока я не вернусь.
Уголки его губ дернулись в усмешке.
– Хорошо, мэм, есть, мэм. Говоря по правде, я не знаю даже, смогу ли встать.
– Даже не пытайся, – повторила я, заставляя себя говорить уверенно и спокойно, не показывая, как дрожат от слабости ноги.
– У тебя тоже кровь, – пробормотал он как-то странно.
– Всего-навсего царапина. Вот вернусь и что-нибудь сделаю с ней.
Пришлось толкнуть дверь изо всех сил, и я услышала, как она громко захлопнулась за спиной. К счастью, лошадь Люкаса была хорошо вышколена. Она все еще стояла на месте, вздрагивая каждый раз при раскатах грома. Я повела животное, или, скорее, оно повело меня, к навесу – ветхому, открытому с двух сторон сооружению. Пальцы онемели, я чувствовала себя неуклюжей и неловкой, но все же удалось почти досуха вытереть коня соломой. Чуть больше времени ушло на то, чтобы найти ящик, где хранилась кукуруза. Засыпав лошади корм, я вышла из-под навеса, чувствуя, как все тело трясется от озноба. Даже на ровном месте вода доходила до щиколоток. Снова блеснула молния. Стараясь ни о чем не думать, я пробиралась к двери, держась за стену хижины.
Благополучно возвратившись, я несколько минут отдыхала с закрытыми глазами, благодарно впитывая идущее от очага тепло. Постепенно здравое мышление начало возвращаться. Что я здесь делаю? Почему пришла?
– Ро! Как ты?
– Не называй меня так! – рявкнула я, открывая глаза и удивляясь, почему он не ответил в том же тоне и почему его голос звучит так тихо, но тут заметила, что Люкас весь дрожит. – У тебя идет кровь! – охнула я и, только подойдя ближе, заметила, что вода с моей одежды льется на пол.
Огонь горел ярко, и Люкас сцепил зубы, чтобы они не стучали. Сняв с него одеяло, я прикоснулась к насквозь пропитанной кровью повязке и почувствовала, как он дернулся.
– Ох, какая ты холодная… лучше снять все с себя… там одеяло… – почти неразборчиво пробормотал он.
– Не разговаривай! У тебя температура!
От него исходил невыносимый жар, дыхание стало прерывистым.
Я отошла к дальнему концу крохотной комнатенки и, забыв о скромности, повернулась спиной к Люкасу, стянула насквозь промокшую, липнувшую к телу одежду. Схватив с пола одеяло, я накинула его на плечи и обернулась.
– Нечего глазеть, – невольно вырвалось у меня, но Люкас только сощурил глаза и, подняв стоявший рядом кувшин, поднес его ко рту.
– Тебе тоже не мешает выпить!
Удивляясь собственному раздражению, я вырвала кувшин и, последовав примеру Люкаса, сделала несколько глотков. Жгучая жидкость опалила глотку, зажгла пламя в желудке; кашляя и отплевываясь, я почти отшвырнула кувшин. Глаза застлало слезами, но Люкас хрипло расхохотался, содрогаясь от озноба.
– Оставь и мне немного!
– Нужно было вылить все на тебя.
Он закашлялся, сморщился, и я, охваченная раскаянием, тут же встала на колени рядом с ним.
– У тебя лихорадка. И эта промокшая повязка только ухудшит твое состояние. Дай мне взглянуть на рану.
– Черт бы тебя побрал, женщина! – охнул Люкас. – Держи руки подальше… ох!
Застонав от боли, он закрыл глаза – я безжалостно сорвала повязку и обрадовалась, что он не видит моего лица. Кинжальные порезы выглядели неважно – все еще кровоточили, но пулевая рана в плече нагноилась и распухла.
– О Боже! Люкас! Нужно что-то делать!
– Знаешь… как вытащить пулю? Она все еще… в ране, – проскрежетал сквозь зубы Люкас, не открывая глаз, и, коснувшись раны, я вновь услышала стон; на секунду показалось, что он потерял сознание.
– Люкас!.. – умоляюще прошептала я; веки его чуть приоткрылись.
– Сунь мой… кинжал в угли. Собирался сделать это… после того как напьюсь… но теперь… придется попытаться… самой. Слышишь, Ро?
– Не могу, – затрясла я головой, хотя знала, что другого выхода нет. Нужно вынуть пулю, или Люкас умрет, а если я ошибусь, все равно умрет по моей вине, только из-за меня.
Следующий час вспоминается словно кошмарный сон. Лампы не было, комнату слабо освещал только огонь очага. Пришлось еще немного выпить, на этот раз текила обожгла горло не так сильно и даже немного успокоила. Я попыталась припомнить, что написано в давно прочитанных толстых учебниках по медицине. Но одно дело – теория, другое – практика. Между стонами Люкас объяснил, что делать, и, перед тем как начать, я вылила чуть не полкувшина текилы в глотку Люкаса. Не в силах взяться за нож из страха, что он выскользнет из трясущихся пальцев, я вымыла текилой руки, сжала зубы, борясь с нарастающей тошнотой, и начала искать пулю. Господи, забыть это невозможно! Липкие, скользкие от крови пальцы, сознание, что причиняю ему непереносимую боль, и страшная мысль: неужели пуля ударилась о кость и засела глубже, чем я думала? Что, если… Глаза Люкаса были закрыты, на лбу выступили крупные капли пота, побежали по бледному лицу, по ярко-красной полосе, оставленной кинжалом Рамона.
Я так сильно прикусила губу, что почувствовала соленый вкус крови во рту. Хотелось закричать, расплакаться, умолять: «Люкас, я не могу… не могу ее найти!»
