бы воспроизвести один чрезвычайно сильный пассаж из Фуко – его прямой и прямо-таки убийственный выпад против претензии позитивных наук (в том числе и психологии) на объективность, – который приводится в комментариях к нашей книге. Вернемся к основной линии рассуждений Фуко.
«Понятно, – говорит дальше Фуко, – что именно диспозитив сексуальности и устанавливает внутри своих стратегий эту идею “секса”: и в этих четырех главнейших формах – истерии, онанизма, фетишизма и прерванного коитуса – и выставляет он “секс” как нечто, подчиненное игре целого и части, первоначала и недостатка, отсутствия и присутствия, избытка и нехватки, функции и инстинкта, финальности и смысла, реального и удовольствия. Так, мало-помалу, сформировался корпус идей общей теории секса.
Так вот, эта теория, порожденная таким образом, выполняла ряд функций внутри диспозитива сексуальности, которые и сделали ее (теорию. –
И вот дальше следуют исключительно важные слова Фуко. «Три из них были особенно важными. Понятие “секса” позволило, во-первых, перегруппировать в соответствии с некоторым искусственным единством анатомические элементы, биологические функции, поведения, ощущения и удовольствия, а во-вторых, позволило этому фиктивному единству функционировать в качестве каузального принципа, вездесущего смысла, повсюду требующей обнаружения тайны: “секс”, таким образом, смог функционировать как единственное означающее и как универсальное означаемое».
И в самом деле, разве идея «секса» – возьмем тот же фрейдовский психоанализ – не задает некую конечную точку понимания или даже – причинного объяснения, некий универсальный объяснительный принцип? Ведь точку зрения Фрейда можно было бы сформулировать в виде своеобразной максимы: мы действительно, по- настоящему, понимаем нечто – в рамках аналитической работы, но даже и вообще: в человеке – только тогда и в той мере, когда и поскольку мы можем раскрыть «второй», скрытый смысл понимаемого (будь то невротический симптом, сновидение, ошибочное действие или забывание намерения) в терминах «оттесненных» в бессознательное конфликтов, – конфликтов, снова и снова обнаруживающих свою эротическую, сексуальную подоплеку. То есть – если можем «свести» понимаемое, или требующее своего объяснения, или то, от чего мы хотим «освободить» пациента, к его сексуальной «основе», к его «либидозным корням».
«И, кроме того, – продолжает Фуко, – подавая себя однообразно – и как анатомию и как недостаток, как функцию и как латентность, как инстинкт и как смысл, – “секс” смог обозначить линию контакта между знанием о человеческой сексуальности и биологическими науками о воспроизведении рода: таким образом, это знание, ничего реально у этих наук не позаимствовав – за исключением разве что нескольких сомнительных аналогий и нескольких пересаженных понятий, – получило благодаря привилегии такого соседства некую гарантию квазинаучности…»
То есть, говорит Фуко, благодаря «обоснованию» своих положений «через» представления таких дисциплин, в «научности» которых, вроде бы, не возникает сомнений – а «настоящие» науки, понятное дело, это науки «естественные», – благодаря такому обоснованию и та же психология, или тот же психоанализ приобретают как будто бы – прежде всего, конечно, в своих собственных глазах, но также в глазах своих методологически наивных сторонников и даже – оппонентов! – некую видимость – конечно же, только видимость! – «научности».
«…Но, – замечает Фуко, – благодаря этому же соседству некоторые положения биологии и физиологии выступили в качестве принципа нормальности для человеческой сексуальности».
Вот мы и добрались в нашем чтении Фуко до темы «нормы».
Эта самая тема, или проблема, «нормы» и, соответственно, «отклонения», или «патологии», и прежде всего – по отношению к человеческой сексуальности, была для Фуко, конечно, вовсе не абстрактной, не академической – пусть бы даже и сколь угодно важной – проблемой, но, как понятно уже из немногих приведенных деталей его биографии, она была его собственной, личной, причем – чрезвычайно острой и серьезной, темой и проблемой.
Фуко был гомосексуалом и в молодости очень тяжело принимал и переживал это – настолько тяжело, что стоял уже на пороге психиатрической клиники, что пытался даже покончить с собой. И просто чтобы выжить, он должен был как-то разрешить для себя эту внутреннюю, личную проблему – и в глазах других людей, в «зеркале общего мнения», но также, как мы видим, и в его собственных глазах – проблему своей «отклоняющейся», «аномальной» или, быть может даже: «преступной» (по крайней мере – в «нравственном» смысле) психической организации.
И его чрезвычайно напряженные и
