элементом и первоначалом, производящим смысл), к целостности своего тела (поскольку он является реальной и угрожаемой (в смысле как раз угрозы кастрации». –
И вот в результате переворачивания, которое подспудно началось, без сомнения, не вчера, но уже в эпоху христианского пастырства плоти, мы сегодня дошли до того, что стали испрашивать нашу интеллигибельность у того, что на протяжении стольких веков считалось безумием, полноту нашего тела – у того, что долгое время было его клеймом и как бы раной, свою идентичность – у того, что воспринималось как темный напор без имени. Отсюда – то значение, которое мы ему придаем, тот благоговейный трепет, которым мы его окружаем, то усердие, которое мы вкладываем в его познание».
Тут приходится сделать еще одну досадную купюру, и дальше:
«Создав такой воображаемый элемент, каковым является “секс”, диспозитив сексуальности породил один из главнейших принципов своего функционирования: желание его иметь, желание получить к нему доступ, его открывать, его освобождать, артикулировать его в дискурсе, формулировать его в виде истины».
Мы видим, как у Фуко, наконец, соединяются все основные темы: «секса», его «желания», «освобождения», «познания» и артикулирования в дискурсе о «сексе».
«Самый “секс” он, – то есть диспозитив сексуальности, продолжает Фуко, – конституировал как нечто желаемое. И именно эта желаемость “секса” и связывает каждого из нас с предписанием его познавать, раскрывать его закон и его власть; именно эта желаемость и заставляет нас думать, что мы, наперекор всякой власти, утверждаем права нашего “секса”, тогда как на самом деле желаемость секса привязывает нас к диспозитиву сексуальности, который заставляет подниматься из глубин нас самих – как некий мираж, в котором, как нам верится, мы узнаем самих себя, – черное сияние “секса”».
«Ай да Фуко, ай да сукин сын!» – да, вот он – Фуко! Что тут еще сказать!
И теперь – последний кусок. Он уже не из первого тома» Истории сексуальности», как все предыдущие, а из «Предисловия» Фуко ко второму тому. Но и тут, к сожалению, приходится начинать не с начала, но делать купюру, из-за чего поначалу возникают небольшие неувязки.
«Изучение способов, которыми индивиды приводятся к признанию себя в качестве субъектов сексуальности, доставляло мне гораздо больше трудностей.
Понятие “желания” или понятие “желающего субъекта” представляло собой в то время если и не теорию, то по крайней мере общепринятую теоретическую тему. Само это принятие было странным: именно эту тему, пусть и в разных вариантах, можно было и впрямь обнаружить как в самом центре классической теории сексуальности, так и в концепциях, которые стремились себя от нее отделить; опять-таки – именно эта тема, казалось, была унаследована в 19 и в 20 веках от давней христианской традиции. Пусть как особая историческая фигура опыт сексуальности и отличается от христианского опыта “плоти”, все же, кажется, оба они подчинены принципу: “человек желающий”. Во всяком случае, трудно было анализировать образование и развитие, начиная с 18 века, опыта сексуальности, не проделывая по отношению к “желанию” и “желающему субъекту” исторической и критической работы. Не предпринимая, стало быть, “генеалогического анализа”».
Это все теперь должно быть понятно. И вот дальше следует чрезвычайно важное разъяснение:
«“Говоря генеалогия”, я имею в виду не создание истории следующих друг за другом концепций “желания”, “вожделения” или “либидо”, но анализ практик, при помощи которых индивиды приводятся к тому, чтобы обращать внимание на самих себя, чтобы себя дешифровывать, чтобы опознавать и признавать себя в качестве “субъектов желания”, вовлекая в игру некоторое отношение этих субъектов к самим себе, позволяющее им обнаруживать в “желании” истину их бытия – каким бы оно ни было: естественным или падшим».
То есть – генеалогический анализ должен иметь дело не с представлениями, но с самими практиками, являющимися элементами соответствующих диспозитивов власти.
В свете этого тезиса Фуко, должен быть понятным тот ход анализа, который реализуется нами в данном случае по отношению к психологии и психотерапии в связи с проблемой «нормы». Равно как и те опыты анализа – генеалогической критики – психологии и психопрактик, которые предпринимались нами прежде, в частности, по отношению к психоанализу. Психоанализ, как это подчеркивалось, должен браться не как совокупность представлений, но именно как «практика» (в «широком», правда, и нестрогом смысле слова, ибо в узком и строгом смысле слова, как мы пытались показать, психоанализ «практикой» не
