прикрывает голову руками и тихо вскрикивает. Люди зачастую не могут представить себе собственную смерть. Переживают из-за дедушки с бабушкой, боятся подавиться непрожеванным куском бутерброда или поскользнуться в душе и сломать шейку бедра. Беспокоятся, как бы малышка с косичками не выбежала на дорогу вслед за мячиком, ведь тогда ее может сбить машина и на асфальте останется кровавый след, пока его не смоет следующим дождем. Но свою собственную смерть они отрицают: сначала им кажется, что этого вообще не может быть; потом это лишь неопределенная возможность; и только в старости, в последние годы жизни, она предстает перед их затуманенным взором как неизбежность. Чейз сам не знает, что с ним такое случилось, но после того инцидента в массажном салоне его, будто толстым одеялом, укутало старостью. Впервые он чувствует, что смерть не только возможна, но и неминуема.
Уильямс быстро распрямляется. Хорошо хоть репортеры остались внутри и этого не видели. Лейтенант с любопытством наблюдает за ним. Непонятно, то ли это усмешка, то ли просто его губа изогнулась из-за шрама.
— Вы в порядке?
— Все нормально.
— Сколько прошло времени с тех пор, как вы здесь служили?
— Почти одиннадцать лет. — Чейз сжимает лежащий в кармане складной нож, подарок отца, с которым он не расставался в Республике.
— Не очень много.
Вполне достаточно, чтобы успела выцвести татуировка на плече, с орлом и якорем. Но недостаточно долго, чтобы избавиться от кошмарных воспоминаний. Все случилось будто вчера. Трассирующие снаряды, взрывы, громовые раскаты, от которых закладывает уши; белые, желтые, красные капли огней в небе — он, помнится, тогда даже остановился, в восхищении от такой красоты. Стрекот автомата, гул вертолетных винтов, черные мешки с телами погибших, при виде которых все погрузились в молчание. Штурм подземных пещер (командующий называл их ульем), когда прямо на них из темноты выскочили ликаны. Женщина, которую он окатил струей пламени из огнемета. Глазные яблоки лопнули и вытекли, кожа обуглилась, а она все продолжала идти, так что пришлось достать пистолет и выстрелить ей в голову. Иногда эта женщина приходит к нему по ночам.
Чейз делает глубокий вдох. Едва слышно тлеет кончик сигареты. Он отбрасывает ее и с трудом сдерживает кашель. Красный огонек описывает в воздухе дугу.
Караван устремляется вниз с холма, и тут вдруг Чейз понимает: он же совсем не помнит, как тут что называется. Долина, база и рудник носят одно имя, но он его забыл. За окном мелькают низкорослая ель, куст, усыпанный ярко-красными ягодами, огромный олень, исчезающий в чаще. Чейзу нравится знать, что как называется. Не зная имен, он чувствует себя потерянным, будто и кто такой он сам — тоже не совсем ясно.
Через десять минут они выбираются из леса, въезжают в город и притормаживают возле недостроенной многоэтажки. Погрузчик с грохотом сбрасывает на землю поддон с арматурой. Сыплет синими искрами электросварка. Визжит пила. Рабочие в оранжевых касках провожают автоколонну глазами. А через несколько кварталов они натыкаются на почерневшие обломки дома, на который упала бомба. Точно как раньше, на памяти Чейза было все то же самое: непонятно, что они делают в Республике — то ли разрушают, то ли строят.
Машины проезжают по улице, где здания украшены фресками, изображающими битву времен Второй мировой войны, когда ликаны перебили сотни нацистов. А потом колонна останавливается возле площади. Там собрались люди.
— Полюбуйтесь, агрессивно настроенное население устроило пикник, — говорит лейтенант.
Тускло светит солнце. Посреди площади растет узловатое облетевшее дерево, с него свисает соломенное чучело, завернутое в американский флаг. Несколько бородатых молодчиков тычут в него вилами. Наконец куклу снимают и бросают в разожженный неподалеку костер. Ярко вспыхивает пламя, и в небо устремляется столб черного дыма. Зрители радостно кричат. Неподалеку жарится барашек; вертел, не
