Ночь – мой дом

— Подверг опасности?

Она вытерла рот костяшками пальцев.

— Да. Как?

Он поглядел на нее, чуть склонив голову набок.

Она снова прочла его взгляд. Засмеялась:

— Не тем способом, о котором ты подумал, chico.[37]

— Просто говорят «спасибо». — Он забрал у нее бутылку и отхлебнул.

— Тогда спасибо.

Он сделал широкий жест, поклонился и, не удержав равновесия, свалился прямо на нее. Она взвизгнула, хлопнула его по макушке и помогла выпрямиться. До столика они доковыляли, хохоча и задыхаясь.

— Мы с тобой никогда не станем любовниками, — объявила она.

— Почему это?

— Мы любим других людей.

— Ну, моя-то умерла.

— Мой, наверное, тоже.

— А-а.

Она несколько раз пьяно помотала головой.

— Значит, мы любим призраков, — заключила она.

— Да.

— Получается, мы и сами — призраки.

— Ты набралась, — заметил он.

Она рассмеялась и ткнула пальцем в его сторону:

— Это ты набрался.

— Не спорю.

— Мы не будем любовниками.

— Ты уже говорила.

В первый раз они занялись любовью в ее комнате над кафе, и это было как автомобильная катастрофа. Они сокрушали друг другу кости, они падали с кровати, они перевернули кресло, и, когда он вошел в нее, она прокусила ему плечо до крови. Все кончилось быстро — примерно столько времени нужно, чтобы вытереть тарелку.

Во второй раз, полчаса спустя, она лила ром ему на грудь и слизывала его, и он делал с ней то же самое, и они не спешили, усваивая ритм друг друга. Она заранее предупредила: «Никаких поцелуев», но это было как ее «Мы никогда не будем любовниками». Они пробовали медленные лобзания, и жесткие поцелуи, и легкие клевки в губы, и соприкосновения одними языками, без участия губ.

Его изумляло, как им весело и радостно. За всю жизнь у Джо было семь женщин, но по-настоящему занимался любовью он только с Эммой — в том смысле, какой он вкладывал в это выражение. И хотя секс у них с Эммой был безудержный, а иногда и вдохновенный, Эмма всегда как будто таила что-то. Иногда ему казалось, что она со стороны наблюдает за тем, как они занимаются сексом. А после этого она еще глубже замыкалась в себе.

А вот Грасиэла ничего не таила и не сдерживала. Она таскала его за волосы, она сжимала его шею своими крепкими руками, так что он опасался, как бы она ее не сломала, она вонзала зубы в его плоть. Она доводила само действо до края, за которым начиналось исчезновение: словно он проснется утром один, а она окажется растворенной в его теле. Или наоборот — утром он будет растворен в ней.

Проснувшись, он с улыбкой вспомнил об этой дурацкой мысли. Она спала на боку, повернувшись к нему спиной, волосы ее разметались по подушке и изголовью. Он подумал: может быть, стоило бы выскользнуть из постели, схватить в охапку одежду и удрать до начала неизбежной дискуссии о чрезмерном