– Да, госпожа, – сказал Волкодав. – Сначала дом, потом и себя, но дом вернули.
– Узнаю мужа. Он предпочёл сказать кривду, не умея вынести бесчестья. Только врал, как всегда, неуклюже, – негромко проговорила Мицулав. – Слушай же, чужестранец, если вправду хочешь добра. У нашего вейгила, которому ещё Иль Харзак доверил быть в Дар-Дзуме своими устами и правой рукой, жена умерла родами. Сам наместник той осенью поехал в Мельсину и свалился с чёрной заразой. Лекарь шада спас его, но детей иметь вейгил больше не мог. Он ложился со знахарками и платил золотом за мономатанские снадобья, но ничто ему так и не помогло. Единственный сын стал его сокровищем и светом очей. Отец много лет жил лишь для того, чтобы исполнять всякую его прихоть. Когда Нагьяр стал подрастать, люди пожалели, что вейгил не заболел годиком раньше…
Волкодав очень пристально смотрел на неё, и вдова усмехнулась:
– Думаешь, я вновь хочу накликать ветер с отвалов? Спроси любого нашего гончара, тебе скажут то же самое и ещё добавят… Если только самого Нагьяра с дружками поблизости видно не будет.
Волкодав молча слушал её, пытаясь уяснить, какое отношение избалованный сын вейгила мог иметь к семье Должника.
– Потом мой муж взял у ростовщика денег, – продолжала Мицулав. – Кернгорм мечтал делать муравленую посуду, покрывать её многоцветной поливой, но нужные краски привозят издалека, и стоят они недёшево. Муж продал на торгу кувшины и блюда, украшенные всеми цветами нашего сада, и привёз достаточно денег, чтобы отдать долг и ещё остаться с хорошим прибытком. Он целовал меня, вслух мечтая, как купит новых красок и, может быть, возьмёт толкового ученика. Но в самую ночь его возвращения деньги украли. – Мицулав расправила на коленях и без того опрятный передник. – У нас никогда прежде не запирали дверей… На другой день Нагьяр купил себе шо-ситайнского жеребца, и люди говорили, что его отец удивлялся покупке.
Руки Волкодава медленно сжались в кулаки.
– Ростовщик, добрый человек, знал порядочность мужа. Он дал нам отсрочку, – тихо, ровным голосом рассказывала вдова. – Ещё дважды Кернгорм собирал деньги, чтобы отдать долг, и снова их крали. На третий раз он подстерёг вора, но в темноте тот вырвался и сбежал. Рано утром к нам пришли стражники. Оказывается, мой Кернгорм, в рот не бравший хмельного, накануне затеял пьяную драку, напал на сына вейгила и так его искалечил, что тот вряд ли доживёт до полудня. Туда и дорога! – сказал мой муж. И, не противясь, пошёл с ними в подвал, предназначенный для убийц. Этот подвал всегда стоял пустым, там хранили соленья…
Она замолчала и, взяв длинную палку с поперечиной на конце, снова начала ворошить половинки желтослива, полупрозрачные от жаркого солнца. Она так долго не произносила ни слова, что Волкодав понял: о самом горьком и тяжком Мицулав ему ещё не поведала.
– Когда уходил невольничий караван, – наконец заговорила она, – Шишини побежала проститься с отцом. Она проводила его до реки и в последний раз обняла, и я никогда не устану благодарить торговца, позволившего ей это. Когда она, плача, возвращалась обратно, её увидел Нагьяр. Он тоже ездил посмотреть на караван, потому что был совсем не так болен, как нам сказали… Сколько тебе лет, чужестранец?
– Двадцать… один, – огорошенный внезапным вопросом, запнулся Волкодав.
И немедленно усомнился, правильно ли исчислял собственный возраст. Уже сравнялось? Или только к зиме?..
– Я думала, ты куда старше, – удивилась вдова. – Впрочем, ты, наверное, всё равно способен понять… Наш сосед Бизар отвозил в сад тачку золы, чтобы лучше плодоносил желтосливник… Он нашёл мою дочь и принёс её домой на руках, всю истерзанную и в крови. Я выходила её, но оказалось, что её чрево непраздно. Она не хотела жить осквернённой. Я запретила ей накладывать на себя руки или изгонять плод. Я сказала ей: кровь твоего отца бьётся против нечистого семени. Этот бой видит Богиня, а Она
