— Лучший в округе.
— Славно, — сказал Пфефферкорн.
— Я подумала, может, ты захочешь съездить взглянуть?
— Милая! Папа!
— Мы тут. Я показываю дом.
С пакетами еды на вынос, подвешенными на пальцах, возник Пол:
— Классный, правда?
Пфефферкорн глянул на монитор:
— Наверное.
36
После филармонического вечера Карлотта рано улеглась в постель, жалуясь на головную боль и гастрит. На всякий случай решили спать раздельно. Пфефферкорн уже настолько освоился в доме, что мог сам себе постелить; уложив Карлотту и обеспечив ее чаем и аспирином, он спустился в библиотеку.
Расхаживая по комнате, Пфефферкорн брал книги с полок, но тотчас ставил их на место. Не сиделось. Хотелось действий. И особенно — секса. Он скрыл от Карлотты огорчение, однако плоть своего требовала. Вспомнился афоризм Оскара Уайльда: распробованная роскошь превращается в необходимость. Интересно, нельзя ли из этого состряпать роман?
Надеясь сжечь энергию, Пфефферкорн отправился в бассейн. Он уже привык к ежедневным заплывам. Конечно, с Биллом ему не тягаться, но в его возрасте даже умеренная физическая нагрузка весьма и весьма полезна. Пфефферкорн заметно постройнел и уже минут по тридцать плавал без роздыху. Обычно он шел в бассейн во время танцевальных занятий Карлотты. Она пыталась заманить и Пфефферкорна, но его влекло к танцам не больше, чем некогда Билла, и, кроме того, ему не хотелось лишний раз видеть намасленный торс под шелковой рубашкой ее партнера.
Пфефферкорн лениво поплавал. Потом вылез на бортик, вытерся полотенцем, взятым из высокой стопки на баре с напитками, и облачился в халат. Дизайнерское изделие подарила Карлотта, чтобы не разгуливал в безразмерном халате Билла.
Затем побродил по дому, разглядывая картины, скульптуры, мебель. Сделал себе сэндвич, но раз- другой куснул и отложил. Им овладела неясная тревога. Постояв на террасе, он вышел на лужайку и зашагал к рабочему домику.
37
С той воровской ночи он не заглядывал в сарай. Вроде никто другой тоже. В хибаре, за неявкой хозяина превратившейся в святилище, ничто не изменилось, но лишь обросло серой шкурой пыли. Прочихавшись, Пфефферкорн отер заслезившиеся глаза. Кресло, стул, письменной стол. Стеллаж, книги, его роман. Фотографии. Стакан с ручками. Якобы рукопись, а на деле — стопка чистой бумаги под титульным листом.
Мелькнула мысль: вдруг найдется тайник с неопубликованными романами? Не надо законченного текста. Достанет и наброска. Нет, даже если такой эскиз отыщется, вряд ли удастся его использовать. Он никогда не страдал нехваткой идей, но только неумением их воплотить.
Пфефферкорн взял свой роман — экземпляр, столь тщательно изученный Биллом. Перечел свою ехидную надпись. Теперь, когда он богат, низведение подлинной дружбы до игры в догонялки выглядело глупым ребячеством.