Добрые друзья приписывают мне актерские способности. На самом деле этих способностей кот наплакал, но ломаться я не стала. Повернулась к Андрею, сжала кулачки на груди, подражая Эльке, уставилась на мужа с пронзительной мольбой, и мы представили действо в тесном салоне автомобиля.
– Андрюшенька, дорогой, любимый, солнышко! – быстро заговорила я. – Идиот, кретин, держи руль прямо, нас на обочину сносит. Андрей, помни, ты – кормилец, у нас дети маленькие и родители больные. Если ты сейчас навернешься до смерти и меня покалечишь, я тебе этого никогда не прощу. Я не каркаю, я не каркаю, зайчик. Это ведь не последний наш час? Ты ведь доедешь? Что бы я сказала в последний час? Как тебя люблю… Нет, я тебя совершенно не люблю, я ненавижу, когда ты напиваешься! Не буду, больше не буду. Ладно, про любовь. Ты мой светоч, ты держись, пожалуйста, мобилизуйся. Какая разница между мобилизуйся и мобилизируйся? Надо же, выговорил. Мы у Марии Алексеевны спросим, она кандидат русских филологических наук. Замучила всех правильностью речи. Спросим, если живыми доедем. Еще про любовь? Хорошо. А можно про любовь к родине? Потому что к тебе сейчас… Куда? Куда ты свернул? Это ведь не наш поворот!
Андрей, подыгрывая мне, изображал пьяного болванчика.
– Наш! – возразил он с притворно хмельным упрямством.
Мы еще некоторое время спорили: «наш – не наш», – а потом Андрей протрубил звуки остановившейся машины, выключенного двигателя и гордо произнес:
– Доехали! Автопилот, – он постучал себя по голове, – не подвел.
– Убить мало, – простонала я.
– Дачные утехи – отдельная статья, – вступила Ирина. – Коля, ты помнишь? Ты ничего не помнишь, бессовестный!
Родители Коли купили дом в деревне задолго до того, как дачу приобрели мы с Андреем. Молодежь из деревни много лет назад уехала, а старики еще коротали век. Ирина и Коля с ними подружились – привозили из города продукты и лекарства, в благодарность пенсионеры-сельчане присматривали за домом, поливали огород и цветники. Одной женщине исполнилось семьдесят лет, наших друзей пригласили на юбилей.
– Как деревенские пьют? – спросила Ирина и сама же ответила: – Выпьют, закусят, еще выпьют, закусят, потом затянут песню, поют громко, во всю мочь, практически кричат. Выпьют, закусят – и плясать, то есть ходить по кругу, притоптывая и скандируя частушки, большей частью неприличные. Во время пения и топтания хмель из них выходит, трезвеют маленько. Коля не пел и не танцевал, – осуждающе ткнула пальцем в мужа Ира.
– Не люблю, – подтвердил Коля, – и не умею.
– И еще ты не пьянеешь! – ехидно заметила Ира.
– Как правило. Но, ребята! – развел руками Коля, оправдываясь. – Они пьют огненную самогонку, градусов семьдесят, называется почему-то кальвадос. Я принес бутылку хорошего французского вина, дамы сказали – кислятина. Что и требовалось. Я бутылку к себе подвинул и планировал цедить ее весь вечер. Мужики призывали меня, конечно, кальвадоса отпробовать. И некоторые! – не будем показывать пальцами на мою жену – давили мне на ногу под столом – выпей, мол.
– Я тебе давила на одну рюмку, – возмутилась Ирина, – в плане уважения к хозяевам. А ты сколько принял? Не пьянеет он!
– После третьей общее число значения не имеет, – с видом знатока изрек Игорь.
– Девочки! – обратилась к нам Ира, правильно ища у женской половины сочувствия и сострадания. – Возвращаюсь я после хоровода за стол и вижу, что мой Коля улыбается! Совершенно ненормально улыбается, как блаженный. Точно он в другом, райском, мире пребывает. И там, в раю, он на своей любимой рыбалке, поймал не золотую рыбку даже, а русалку волоокую, которая его загипнотизировала. Словом, я таким идиотом Колю никогда не видела. Глаза выкатил, губы до ушей растянул, только слюни изо рта не текут. Коля, говорю, немедленно идем домой! Идем, говорит, а сам подняться не может. Приподнимется – и падает обратно на лавку. Я своим телом его загораживаю и призываю взять себя в руки. Деревенские нам, конечно, помогли бы. Посадили бы Колю в садовую тачку и с
