– Ох, нарушь правила. Скажи мне.
Он глубоко и судорожно вздохнул.
– Мое любимое воспоминание, когда мы вместе спали, и я держал тебя в своих объятиях в общежитии в Тель-Авиве перед нашим отъездом. Это было грустно и замечательно. Я не спал той ночью. Просто смотрел на тебя. Всю ту ночь и весь полет на самолете. У нас было всего несколько часов перед расставанием, и я не хотел потратить последние секунды на сон. Я бодрствовал около сорока восьми часов, когда, наконец, вырубился по пути из Атланты в Нью-Йорк.
Я наградила его небольшой, неуверенной улыбкой.
– Моё – когда мы впервые поцеловались.
– Недалеко от Мертвого моря, – отвечает он.
– Было темно, дул ветер, – говорю я, – и это было здорово, мы были одни.
– Ты сказала: «это все усложнит».
Я громко смеюсь, в то же время пытаюсь сдержать слезы. Я помню, что сказала это. Никогда я не была так права.
– Это была правда.
– Да, – говорит он. – Была.
– Где мы ошиблись?
Он пожимает плечами.
– Мы слишком сильно пытались забыть, может быть? Я не знаю.
Я качаю головой.
– Как и я.
Он смотрит на стол и не отвечает.
Наконец, я почти шепотом говорю:
– Дилан, ты когда-нибудь думал... – я не могу закончить вопрос.
Он продолжает смотреть на стол, а потом отвечает, так тихо, что я едва ли могу услышать его.
– Всегда, – говорит он.
Я сглатываю.
