всех!
– А мы никого не задерживали, это недоразумение…
– Всех выпустить – я сказал!
Из машины один за другим на свет появились мой замдиректора, перепуганный оператор, сжимавший в руках разбитую камеру и столичная журналистка, вся пунцовая от возмущения, бормотавшая так, чтобы слышали все:” поддонки…. Подниму такой скандал… узнают все… газеты… телевидение… я такое сделаю – мало не покажется!..»
– Всех выпустили?
Мент кивнул: всех.
– Теперь залезайте в машину и убирайтесь!
Тот медлил.
– Я сказал – все вон.
Кто-то ласково положил руки на мои плечи. Я подняла глаза.
– Все в порядке, милая?
Горький ком подступил к горлу, и, не способная сдержаться на последней капле нервного напряжения, я бросилась к нему на грудь, прижалась всем телом… И зарыдала, как сумасшедшая. Я рыдала, прижавшись лицом к мягкой ложбинке возле его шеи, втягивая в себя приятный запах мужской кожи, прижимаясь крепко, изо всех сил, чтобы никто не мог меня от него оторвать. Об обнимал меня, прижимал к себе, целовал мои волосы (я чувствовала мягкие прикосновения его губ), тихонько шептал:
– Все уже прошло… все будет хорошо… солнышко, успокойся… тебя никто больше не тронет…
А окружающие смотрели на нас с жутким недоумением и завидовали (я ощущала это своей спиной) – завидовали, бешено, безмозгло….
Я почти успокоилась. Мы одновременно разжали объятия. Слезы прошли. Улыбаясь, он протянул мне свой носовой платок. А потом лицо его исказилось, и он закричал:
– Да ты вся в крови!
Я посмотрела на свои руки… потом на него… действительно, на его рубашке была кровь. Подлый мент все – таки разбил мне об асфальт руку. Странно, но я совсем не чувствовала боли.
Оказывается, я была не только главным действующим лицом, но и раненой! Непонятно почему, мне вдруг стало невероятно хорошо! Я вдруг почувствовала себя очень счастливой. Я знала, что на моей лице разливается блаженная улыбка, которую окружающие посчитают идиотской, но… Но мне было на это наплевать! Впервые за долгое время я чувствовала себя счастливой! А вокруг уже суетились какие-то люди и кто-то вызывал скорую по мобильнику. Суетилась и столичная журналистка. Когда конфликт благополучно разрешился, все журналисты оказались тут как тут – бегали, орали, размахивали руками. Снимали на камеры, записывали на диктофоны. Конфликт обещал стать гвоздем сезона. Теперь, при таком освещении, я не сомневалась в том, что мое руководство продаст снятую передачу на какой-то столичный канал. Ореол скандала – лучшая приправа. Столичная журналистка крупным планом снимала мое лицо. Вокруг кипело людское море, и приятно было ощущать на себе повышенное внимание. Громкий раскат звуковой сирены – подъехала скорая помощь. Очевидно, за мной.
– Извини, что я испортила твою дорогую рубашку… – нужно же было что-то сказать. Он взял меня за руку и сжал – очень крепко, но совсем не больно:
– Я поеду с тобой.
– Куда ты поедешь?
– В больницу. В милицию. На край света. Куда угодно. Теперь я куда угодно поеду с тобой. Как захочешь. Ты хочешь?
Я улыбнулась и кивнула:
– Хочу.
В тесной кабине скорой (куда, кроме нас, набились все остальные травмированные) мы сидели друг напротив друга, держась за руки, как два пятнадцатилетних подростка. Было темно. Иногда салон прорезали
