Когда майор задал вопрос, не имеет ли Сомик намерения повторить попытку суицида, Женя посмотрел на Киврина, как на сумасшедшего.
— Конечно, нет, — ответил он, пожав плечами. — Из-за чего бы?..
Завершая допрос, майор несколько раз переспросил:
— Я не понял, боец, что, все нормально, что ли, с тобой? — и каждый раз получая утвердительный ответ, пытливо всматривался в спокойное Женино лицо. — Может, тебя запугали, а? — выдвинул еще предположение Киврин, покосившись на недвижимого Мансура на соседней койке. — Говори откровенно: кого боишься?
— Никого, — искренне признался Женя.
Предложение по поводу перевода в другую воинскую часть Сомик отверг без колебаний. На что Киврин, нахмурясь, заявил:
— Ну, это не тебе решать. Нам здесь такие… с помутнениями не нужны.
Сомик пожал плечами. В данный момент ему было все равно.
Покинув палату, майор Киврин трижды неожиданно возвращался, резко распахивая дверь, словно пытался застать рядового Сомика врасплох совсем не в том состоянии, в каком тот пребывал во время допроса. И, неизменно натыкаясь на вежливо вопросительный взгляд Жени, медленно втягивался обратно в коридор, осторожно прикрывая за собою дверь.
После ухода комроты Сомику захотелось пить. Он спустил босые ноги с койки, наклонился, чтобы поискать тапочки… или что там полагается определенным в санчасть?.. И в шею ему ударила тугая боль. Горло перехватило, в груди зажгло… Сомик надсадно закашлялся и долго не мог продохнуть от кашля. Когда же приступ успокоился, Женя поднялся (под койкой, кстати, никакой обуви не обнаружилось) и босиком зашаркал к раковине. Напившись из-под крана, он обернулся, чтобы вернуться обратно на свою койку. И неожиданно обнаружил, что сосед его по палате уже проснулся.
Мансур, повернувшись набок, положив косматую голову на руку, исподлобья смотрел на Женю. Черные глаза поблескивали из-под неровных черных прядей, как отверстия двух ружейных дул. Многое было в этом тяжелом взгляде: привычный угрюмый вызов, агрессивно непреклонное требование к оппоненту опустить глаза, втянуть голову в плечи и как можно скорее отступить с «линии прицела»… Еще безусловная готовность вот прямо сейчас, немедленно сорваться с места и перейти от психологической атаки к самой что ни на есть физической. Да еще… неясно угадывалась на неглубоком дне черных глаз Мансура какая-то потаенная, мучающая его своей неразрешимостью проблема.
Впрочем, Женя Сомик взгляд Разоева выдержал безо всякого усилия. Испытав в те секунды только мимолетное удивление по поводу того, что же все-таки в этом Мансуре такого страшного? Ну, ударить может, ну, избить. Самое большее убьет. Куда деваться, все когда-нибудь умрем. Он, Женя Сомик, уже пробовал умирать; оказалось, не так уж это чудовищно кошмарно, как принято считать.
И странная мысль вдруг посетила Женю. А вообще: разве есть на этом свете что-то, чего стоит бояться?
Получается — нет.
Но почему же тогда каждый чего-нибудь да боится? Раньше боялись ведьм и чертей, сейчас — взрывов в метро и неизлечимых, искусственно выведенных вирусов… Как будто это надо кому-то, чтобы у людей непременно были под рукой свежие, незамыленные еще объекты страха. Ведь потеющий в липкой трясучке человек не способен разглядеть ничего важнее своего страха.
Сами собой припомнились Жене слова Гуманоида, произнесенные тогда, в столовой: «Трусость верховодит многими здесь…» Удивительно верно. А что там еще Гуманоид говорил?..
«Как же все просто, оказывается… — полетели в освеженной голове Сомика легкие мысли. — Уважать себя — это всего-навсего ничего не бояться. А ничего не бояться — это очень несложно. Ведь на самом-то деле бояться нечего…»
Сомик улыбнулся буравящему его взглядом Мансуру и отвернулся к раковине, еще попить из-под крана. Когда он выпрямился, утирая капли воды с подбородка, рядовой Разоев с сухим скрежетом шаркнул ладонью по покрытой жесткой щетиной щеке и проговорил:
