Индейский ручей на всем своем протяжении течет по величественному лесу. В его окрестностях обитает племя индейцев – остатки чикасо или чикопи (если я правильно помню). Они живут в простых квадратных хижинах со стороной в 10 или 12 футов[34], построенных из сосновых кольев и крытых корой. Питаются они в основном мясом оленей, енотов и опоссумов, которые в изобилии водятся в здешних лесах. Порой они выменивают на оленину понемногу кукурузы и виски у плантаторов, живущих на байю. Индейцы выдалбливают дупло в стволе упавшего дерева, придав ему форму ступы, и в ней толкут кукурузу деревянным пестом, из этой муки пекут лепешки.
Их обычное платье – штаны из выделанной оленьей кожи и миткалевые охотничьи рубашки фантастических цветов, застегивающиеся на пуговицы от ремня до подбородка. Они носят медные кольца на запястьях, в ушах и носах. Одеяния местных индейских женщин очень похожи на мужские. Индейцы любят собак и лошадей. Они держат лошадей, принадлежащих к выносливой низкорослой породе, и слывут умелыми наездниками. Уздечки, подпруги и седла они делают из сыромятных шкур животных; стремена – из особого рода дерева. Вскочив верхом на своих низкорослых коней, мужчины и скво[35] одинаково ловко (что мне не раз приходилось видеть) мчатся по лесам во весь опор, следуя по узким извивающимся тропам и уворачиваясь от деревьев в манере, затмевающей любые чудеса джигитовки цивилизованных людей. Описав круги в разнообразных направлениях, снова и снова оглашая лес своим улюлюканьем, они со временем возвращались на то же место и с той же быстротою, с которой начинали скачки. Их деревня располагалась на Индейском ручье, в месте, известном под названием «Индейский Замок», но их охотничьи угодья простирались до реки Сабин. Время от времени навестить их наезжало какое-нибудь племя из Техаса, и тогда в «Великих Сосновых Лесах» начинался настоящий карнавал.
Вождя племени звали Каскалла; следующим после него по положению был Джон Балтезе – его зять. С ними обоими и со многими другими членами племени я познакомился во время своих частых сплавов леса вниз по течению ручья. Мы с Сэмом нередко захаживали к ним в гости, когда оканчивалась дневная работа. Они были во всем послушны своему вождю; слово Каскаллы было для них законом. То были грубые, но безобидные люди, наслаждавшиеся своим диким образом жизни. Им не очень нравились открытые пространства – расчищенные земли по берегам рек. Индейцы предпочитали прятаться под сенью леса. Они поклонялись Великому Духу, любили виски и были довольны жизнью.
Однажды мне посчастливилось стать свидетелем их танцев, когда какие-то кочевые пастухи из Техаса стояли лагерем в их деревне. Цельная туша оленя жарилась у большого костра, отбрасывавшего свой свет далеко среди деревьев, под которыми они собрались. И вот присутствующие мужчины и женщины, чередуясь, выстроились в круг. Тут зазвучал инструмент, похожий на своего рода индейскую скрипку. Он затянул неописуемую мелодию. То был непрерывный, меланхоличный, плавный звук, продолжавшийся с малейшими возможными вариациями. При первой же его ноте (если вообще во всей той мелодии было больше, чем одна нота) индейцы закружились в хороводе, семеня друг за другом и издавая гортанный, напевный гул, тоже не поддающийся описанию, как и музыка их скрипки. В конце третьего круга они внезапно остановились и заулюлюкали так, будто у них вот-вот разорвутся легкие. Затем хоровод разбился на пары, в каждой – мужчина и скво. И пары начали прыгать: сначала как можно дальше один от другого, а затем вперед. Эта грациозная танцевальная фигура была повторена дважды или трижды, а затем танцующие снова образовали круг и засеменили в хороводе. Лучшим танцором, по-видимому, считался тот, кто умел издать самое громкое улюлюканье, прыгнуть дальше всех и произвести самый душераздирающий гортанный гул. Временами один или несколько индейцев покидали круг танцующих и, подойдя к костру, срезали с жарящейся туши ломоть оленины. Еда и танцы чередовались. Так развлекали своих гостей из Техаса смуглые сыны и дочери чикопи. Это описание индейских танцев в сосновых лесах Авойеля, какими я их видел.
Осенью я расстался с лесозаготовками и был занят на работах в поместье. Однажды супруга попросила Форда достать ей ткацкий станок, чтобы Салли смогла начать ткать сукно для зимней одежды рабов. Он терялся в догадках, где раздобыть такой станок. Тогда я высказал предположение, что самый простой способ обзавестись ткацким станком – изготовить его, и сообщил ему, что я своего рода мастер на все руки и попытаюсь сделать это с его разрешения. Разрешение было дано с большой готовностью, и мне позволили отправиться в дом соседа-плантатора, чтобы изучить строение станка, прежде чем взяться за это предприятие. Через некоторое время оно было окончено, и Салли объявила станок самим совершенством. Она с легкостью справлялась со своей задачей – ткать четырнадцать ярдов ткани. Кроме того, Салли доила коров и при этом еще каждый день выкраивала время для досуга. Все получилось настолько хорошо, что я так и продолжал заниматься изготовлением ткацких станков, которые увозили на плантацию по байю.
В это время некий Джон Тайбитс, плотник, пришел к нам на вырубку, чтобы выполнить кое-какие работы в хозяйском доме. Мне было велено бросить станки и помогать ему. Две недели провел я в его обществе, размечая и составляя доски для потолка (поскольку покрытые штукатуркой стены были редкой диковинкой в приходе Авойель).
Джон Тайбитс являл собою полную противоположность Форду во всех отношениях. То был маленький, ворчливый, раздражительный, злобный человечек. У него, насколько мне известно, не было конкретного местожительства, он переходил от одной
