– Держись! – утробно взвыла Борозда, и Лемеха вдруг опалило – вцепившаяся в эльфийку боль передавалась ему. По тонким щекам Борозды пробежали слезинки – одна, другая, третья, оставляя мокрые дорожки. – Держись, милая, дорогая, держись, доченька!
Зарёнка верещала тоненько, сдавленно, дёргаясь – но чёрная земля уже затопила её по грудь.
Лемех оцепенел. Ужас драл его ледяными когтями, он словно прирос к земле, руки бессильно повисли. Он даже не заметил, что от горла его исчезли острия эльфийских клинков.
А потом случилось то, чего он и боялся, чего он и ждал, едва Зарёнка очутилась в яме.
Земля с утробным хрустом сомкнулась над её головой, а взамен вверх рванулось тонкое деревце, такое же, как и множество других, разбросанных тут и там по чёрному Ниггурулу.
Гибкие и словно бы бессильные веточки нацелились прямо в подрагивающие грани обсидианового острия, упёрлись в них, изогнулись на миг – и вонзились, погружаясь в несокрушимый на первый взгляд камень.
Одна, другая, пятая, десятая, двадцатая… Удар за ударом. Копьё за копьём. Лемех всякий раз вздрагивал, стоило очередной ветви впиться, подобно клинку убийцы, в плоть ниггурулова порождения.
И Птица там, внизу, закричала от нестерпимой боли.
Закричал и Лемех – ноги более не держали его, руки выпустили оружие, он ткнулся лицом в зелёный эльфийский ковёр, всем телом ощущая судороги жуткого, невероятного и непонятного существа, грозившего, по словам Борозды, уничтожить всё и вся.
В ушах стоял вопль – Зарёнка продолжала кричать, даже похороненная заживо, а может, уже и вовсе не живая. Завыла Найда, отчаянно, дико, закрутилась на месте, сходя с ума.
Упали эльфы, не устоял Месяц, и только Борозда всё тянула, всё длила жуткую песнь смерти и жизни – всего поровну, а деревцеЗарёнка новыми и новыми ветвямиклинками пронзала чёрный камень Ниггурула.
И из камня уходила сила, странное подобие бытия и сознания покидали его, он умирал, медленно, сопротивляясь, но умирал.
…Лемех не помнил, как оно всё закончилось. С трудом всплывали в памяти обрывки – деревце и обсидиан, замершие в неразрывных объятиях, эльфы, едва держащиеся на ногах, волокли обеспамятовавшую Борозду.
Лемех и Найда шли сами. Падая и поднимаясь, но с Ниггурула они выбрались без посторонней помощи.
Не осталось сил, но осталась ярость, остались злоба и ненависть. Тёмные человеческие злоба и ненависть, которые коли разбудишь – берегись, не будет тебе ни прощения, ни пощады, ни даже быстрой и лёгкой смерти.
Так вот зачем им наши мальчишки и девчонки. Вот зачем им «Эльфийская Стража» – чтобы зарыть на этом проклятом поле, закопать в землю, похоронить заживо.
Крики Зарёнки попрежнему оглушали. Не уходили, не таяли, не пропадали, и казалось – Лемех обречён слушать их вечно.
…На краю Ниггурула, на краю живого леса, они рухнули все вповалку. Чьито ладони поддерживали голову Лемеха, чьито руки подносили к губам черпачок с терпким, обжигающегорячим питьём, отгонявшим пережитое и возвращавшим силы.
Борозда лежала, словно мёртвая. Губы сделались синюшными, руки раскинуты, в уголках глаз запекшаяся кровь.
Над ней хлопотали Месяц и ещё какаято эльфийка, а рядом – не поверил своим глазам Лемех – на коленях застыл Гриня, как тогда, на Лемеховом подворье, водя ладонями над головой неподвижной волшебницы.
Хуторянин дёрнулся – и застонал сквозь зубы. Ледяная игла пронзила насквозь, от паха до темечка.
– Лежи, – жёсткая ладонь придавила его к земле. – Довольно натворил.
– Полночь… – прохрипел Лемех.
– Он самый, – без улыбки кивнул эльф. – Насилу успел… как прослышал, что ты учудил. Лежи тихо и пей вот это, легче должно стать.
У губ вновь оказался черпачок с обжигающеогненным отваром. Из глаз сами собой потекли слёзы, рот и горло вспыхнули огнём – так не перчили и в Кинте Ближнем, где, как известно, без специй даже воду не пьют.
Лемех торопливо проглотил даденное, приподнялся на локте, нетерпеливо отталкивая руку Полночи.
– Гриня! Гриня, сын!
– Молчи. Не мешай. Ему Борозду вытащить надо. Забрела слишком далеко…
– Куда?
– В Ниггурул, – нехотя отозвался Полночь.
– Будет вратьто! – не выдержал Лемех. – Никуда она не убредала! Со мной рядом стояла, да не просто так, а цеплялась, будто тонет! Это Зарёнку она да, утопила, в земле, заживо! Вот кто уж точно слишком далеко забрёл!
– Тише, – поморщился Полночь. – Никак ты не уразумеешь, Лемех, что я тебе не враг. Я помочь хочу и тебе, и другим
