оба видели, когда стояли там, на чёрной земле… Ты ведь помнишь, как это было».
Вызов.
«Помню, Борозда. Помню, как брал тебя, словно молодой, когда целую ночь мог питьгулять, с полдюжины девок осчастливить. Всё помню. Да только давно времена те канули, любовь я не покупаю. И не получаю взамен. Если ты до сих пор не поняла…»
«Другие твои соплеменники не столь целомудренны», – усмехнулась Борозда.
«Какое мне до них дело, Перворождённая? Я пришёл за сыновьями. Верни их».
«А если бы это стало моей ценой?»
«Я не играю в эти игры. Гордая эльфка хочет посмеяться».
«Ты бы отказался? От меня и… от своих сыновей?»
«Я не говорю о не случающемся. Мне не нужны твои насмешки. Верни Аришу и Гриню, потом всё остальное. Но я уже втолковывал это Полночи – если вам нужны союзники, вы избрали донельзя кривой путь».
«У Царственных Эльфов свой путь, свой долг и свои союзники, – вздохнула Борозда. – Хорошо. Возвращаемся. Сегодня вечером увидишь всё, чего просил. И сыновей. Только… не надо больше никого оглушать и вязать, ладно?»
«Если никто не станет мешать мне».
«Договорились».
День они с Найдой вновь провели в жилище Полночи. Сам эльф почти не показывался, явившись уже ближе к вечеру.
– Уффф, – совсем почеловечески выдохнул он, срывая с головы щегольскую шапочку. Залихватское перо чуть не вывалилось на пол. – Понял теперь, как мы тут живём? Хоть и прозываемся «царственными»?
– Нет, – покачал головой Лемех. – Так и не понял. Как живёте без настоящего правителя; самовластного, который никакими Советами не обкладывается, как обходились без полейогородов раньше и отчего вам теперь так уж сильно наш хлеб занадобился; наконец, так и не взял я в толк, откуда этот Ниггурул взялся, кто вас на стражу поставил и когда – и чем! – всё это кончится.
– Я ж тебе во всех подробностях отвечал! – всплеснул руками Полночь, словно учитель, поражённый внезапной тупостью обычно сообразительного ученика.
– Отвечал, да толком так и не ответил, – парировал Лемех. – Словто много сказано, однако толку как не было, так и нет.
– Снова спрашивать станешь? – с унылой безнадёжностью осведомился эльф.
– Неет, не стану. Всё равно не скажешь, юлить станешь, привирать, а я не люблю, когда хорошему человеку так изворачиваться приходится.
– Юлить? Привирать?! Хорошему человеку?!
– Ну только не злобься, да, Полночь? За «человека» – ну, прости, коль тебе это так уж поперёк горла. А для меня так это – напротив, похвала. Я б с тобой гденибудь в Кинте с охоткой погулял бы. Тебе б наша рота приглянулась, вот честное слово. Да и ты ей, помяни моё слово.
– Спасибо на добром слове, – с непроницаемым лицом отозвался эльф. – Значит, сгодился б я для «Весельчаков Арпаго»… учтём на будущее.
– Учти, учти. А пока давай про что иное речь вести. Борозда мне ведь пообещала, что…
– Я знаю, – перебил эльф. – Сегодня вечером. На Ниггуруле.
– Вот и славно, что знаешь. Хлебнуть хочешь? Своё, домашнее. Сам варил. Забористое, с горлодёром. Не хуже гномьего «молота».
– Нет, спасибо, – содрогнулся эльф. – Доброе вино у нас в почёте, но его пьют, водой разбавляя…
– Только портят, значит, – перебил Лемех. – Не, туго тебе б пришлось в роте, Полночь. После дела выпить – не чтобы вповалку, а так, некую малость должную – первое дело. Иначе и рассудком в Кинте помутиться было недолго.
– Это ещё почему? – невольно заинтересовался эльф.
– А вот потому. Возвращаешься ты, скажем, изза Стены, гнёзда змеиные повыжигав, а тебе навстречу твой, скажем, первейший друг шагает, который уже полгода как сгинул. Шагает, словно живой, рукой, значит, машет, улыбается…
С лица Полночи сбежала улыбка.
– Мертвяк? Подъятый? Некромантия? – он спрашивал быстро, словно о чёмто давно и неприятноблизко знакомом.
– Мертвяк? Не, не бывало там мертвяков. Мертвяки – это север, восток, Мекамп, Эгест, Аркин, Салладор порою. Друг твой это, живой, понимаешь?
– Ясно, что с подвохом дело. Хочешь, чтобы я угадал?
– А что, и угадай. Всё время проведём – лучше, чем друг на друга злобно щуриться.
