попыталась вспомнить слова молитвы, но в голове упорно крутились лишь те бранные, что остались из детства – «отродья Сатаны, дьявольские изделия, чёртово семя» – наследие покойного Гуталина и его приятелей из группы Воинствующих Ангелов.
– Изыди! – вслух выкрикнула Сажа и запричитала нараспев своими из души вытащенными словами: – Боже, сделай так, чтобы мы нашли живых! Пусть их будет не много, пусть хотя бы сто человек, хотя бы пятьдесят. Боже милостивый, не дай же им всем пропасть. Вот иду я, сильная чёрная женщина, никогда не просившая тебя ни о чём. Но молю тебя сейчас: позволь мне уберечь слабых, я заберу их, я вытащу их на себе. Боже всемогущий, я не умею молить, я ничего не умею, но сделай же так, что…
Она взобралась на вершину невысокого пригорка и осеклась. В ста футах ниже по склону по камням карабкалась женщина, длинные чёрные волосы закрывали лицо. На мгновение Сажа застыла. Бог услышал мою молитву, подумала она и собралась уже закричать, чтобы та стояла не месте и не двигалась, но в этот миг женщина выпрямилась, смахнула волосы с лица, и Сажа узнала её. Секунда, в течение которой они смотрели друг на друга, вдруг растянулась, и Сажа успела за эту секунду извериться в издевающегося над ней Бога. А когда секунда, наконец, истекла, женщина в сотне футов ниже по склону вскинула руку, и тогда Сажа метнулась вправо, в падении вырвала из кармана «Глок» и дважды выстрелила.
Она поднялась на ноги и, так и не выпустив из руки пистолет, побрела вниз по склону. Франческа Панини была ещё жива, она корчилась на камнях, пытаясь дотянуться до отлетевшего в сторону дамского револьвера. Сажа пинком отправила револьвер к подножию и прицелилась умирающей в грудь.
– Подожди, – донёсся до Сажи голос Яна.
Секундой позже он оказался рядом и протянул руку. Подождал, пока «рачий глаз» перестанет пульсировать и вернёт себе матово- белый цвет. Затем убрал ладонь за спину.
– Она тоже, – сквозь зубы процедил Ян. – Неудивительно, что сумела добраться так далеко.
Сажа выстрелила Чёрной вдове в сердце, переступила через её тело, швырнула «Глок» на землю и молча побрела по склону вниз.
– Я просила у Бога помощи, – сказала Сажа с горечью, когда Ян догнал её. – Просила позволить мне спасти людей. А он меня заставил убить. Не будем больше разделяться, ничего это не решит. Мы напрасно идём, Яник. Я чувствую, нам не удастся вытащить никого.
Двумя часами позже они достигли предместий городка, сутки назад называвшегося на географических картах Хармонтом. Окраинный дом встретил их женским трупом в воротах и двумя мужскими во дворе. Стоявшее за ним здание развалилось, следующая пара сгорела, пепелища ещё дымились. Они, стараясь не смотреть на раздавленные, обугленные, потравленные «жгучим пухом» человеческие останки, пересекли предместья и выбрались в рабочий район.
– Кто-нибудь! – приложив руки рупором ко рту, во весь голос закричал Ян. – Кто-нибудь живой, отзовись!
Не отозвалась ни одна живая душа, и они, огибая завалившиеся и развалившиеся строения, сожжённые и раздавленные автомобили, вывороченные из цоколей уличные фонари, двинулись дальше, к центру. Они по очереди кричали, звали, голосили, сквернословили и богохульствовали. Они не нашли никого.
«Боржч» устоял, на пороге распахнутой настежь входной двери лежал скорчившийся, наполовину обугленный человек, изнутри тошнотворно тянуло горелым мясом. Ручеёк «зелёнки» вытекал из-под мертвеца и причудливым зигзагом струился по изрезанному трещинами тротуару. Они миновали «Боржч», пробрались через развалины банка, протиснулись сквозь загромоздившие улицу обломки железобетонных конструкций и вышли к «Метрополю». Крыша «Метрополя» обрушилась и развалила боковые стены, но фасад выстоял и ухмылялся аляповатой вывеской под чёрными, слепыми, лениво курящимися «жгучим пухом» провалами выбитых окон. Из подвалов воровато выглядывал «ведьмин студень», вибрировал на солнце голубоватыми языками.
К вечеру они прочесали центр, весь, каждую улицу и переулок. Сажа надорвала горло и теперь едва сипела, глядя на Яна затравленными, умоляющими глазами.
– Посиди здесь, – попросил он. – Я сделаю ещё круг.
Он всё же железный, думала Сажа, бессильно скорчившись в ожидании мужа на чудом уцелевшей резной скамье на краю развороченной детской площадки. У неё больше не было сил, не осталось, картина всеобщей гибели высушила, опустошила её, и от осознания собственного бессилия не хотелось жить.
Яна не было добрых полтора часа, потом он, наконец, появился и брёл к ней, пошатываясь, опустив голову, и Сажа подумала, что не такой уж он и железный, её огонь и воду прошедший муж, и ещё подумала, что пережитое сегодня они будут помнить в деталях до самой смерти, оба.
– Никого, – сказал Ян обречённо. – Ни-ко-го. Если бы кто-то остался в герметически запертом помещении и догадался бы сидеть там, не высовываясь, у того был бы шанс. Какие всё-таки гады, гадские, гадостные гады эти пришельцы. Какой же сволочью надо
