это потребуется целая жизнь, и никогда не сдадимся. Более того, я с удовольствием отметила, что его племянник Боабдиль не придет ему на помощь, приложив в доказательство подписанный экземпляр нашего нового договора с этим предателем, где говорилось, что после поражения Эль-Сагаля Боабдиль обещает полностью уступить его королевство нам в обмен на собственную безопасность.
Месяц я собирала войска и оружие под стенами Баэсы, вырубала остатки величественных лесов. Наконец пришел ответ от Эль- Сагаля.
Он устал сражаться и высоко оценил мое предложение, но предпочел покинуть Испанию и перебраться в Северную Африку. Что же касается его племянника Боабдиля, то он написал: «Пусть Гранада падет».
Впервые мы увидели Гранаду весной тысяча четыреста девяносто первого года, после того как полностью опустошили окружавшую ее долину, вновь предали топорам, косам и огню сады, пшеничные поля и оливковые рощи, чтобы усугубить тяжкую участь оказавшихся в ловушке горожан.
Несмотря на почерневшие поля, еще ни один город не казался столь прекрасным, как этот широко раскинувшийся метрополис, которого мы столь жаждали, — фантастическая картина на фоне увенчанных снежными шапками гор, медовые башни Альгамбры в окружении гирлянд кипарисов и сосен. На похожих на извилистые лабиринты улицах толпились тысячи беженцев — евреев, мавров и лжеобращенных, удиравших от опустошения, которое нес наш Крестовый поход.
Боабдиль в последний момент изменил своему слову, когда на него обрушилось известие о падении Баэсы. Он не ожидал, что его дядя Эль-Сагаль сдастся, и поспешно установил на своих стенах пушки, поклявшись защищать Гранаду до последнего дыхания. Его предательство привело меня в ярость, но после того, как Баэса с обломками когда-то величайшего мавританского эмирата пала к нашим ногам, мы с Фернандо решили, что окончательная победа должна стать бескровной. Гранатовому дереву пришло время принести плоды без принуждения с нашей стороны, и потому мы поставили шелковые палатки и шатры словно на празднике, привели с собой детей, чтобы дать им возможность стать свидетелями исторического события.
Незадолго до этого нашу семью постигла беда — всего через десять месяцев после свадьбы Исабель молодой португальский принц трагически погиб, упав с лошади, и моя дочь вернулась вдовой. Я проделала весь путь до самой границы, чтобы сопроводить ее домой, и пришла в ужас от случившейся с ней перемены. Худая словно тростинка, в черном вдовьем платье, с коротко подстриженными волосами, она постоянно либо плакала, либо твердила, что уйдет в монастырь. К моему ужасу, заявляла, что Господь хочет, чтобы она принадлежала Ему, и страдания написаны ей на роду. Я пыталась объяснить, что, хотя призвание некоторых из нас и состоит в том, чтобы служить Богу, подобные мысли посещают ее лишь по причине безмерного горя, но мои слова ее не трогали. Дочь отказывалась от любых утешений, так что мне в конце концов пришлось пригласить врачей и назначить специальную прислугу, которая заставляла ее есть и спать и не позволяла дни и ночи напролет стоять на коленях в часовне.
Оставшись наедине с фрейлинами, я излила перед ними свое смятение.
— Я отправила в Португалию золотую инфанту, а она вернулась похожей на призрак! Что, во имя всего святого, с ней случилось? То, что моя дочь желает вести религиозную жизнь, достойно восхищения, но у нее есть своя роль в этом мире, и это отнюдь не роль монахини.
Инес печально вздохнула:
— Бедное дитя, наверное, она очень любила принца.
Беатрис встретилась со мной взглядом, и в ее глазах я прочла свои тайные страхи. Моя старшая дочь вела себя так же, как и моя мать, впав в меланхолию после случившейся с ней драмы, и при мысли об этом меня пробрало холодом до костей.
Преисполнившись решимости, я велела прекратить любые разговоры о монастырях, даже если они приносили утешение Исабель. Все подчинились, но Хуана в свойственной ей манере безжалостно изводила сестру. В одиннадцать лет моя вторая дочь отказывалась признавать хоть какие-то слабости у себя, а тем более у других.
— Ты похожа на ворону, — заметила Хуана, когда мы вечером сидели в моем шатре после ужина. В открытые клапаны палатки дул теплый ветер, а снаружи на равнинах Гранады, подобно упавшим звездам, горели тысячи костров, возле которых расположились на ночлег солдаты. — Всегда в черном и постоянно хандришь; это нисколько тебя не красит. В конце концов, ты и года не пробыла замужем. Вряд ли настолько его любила.
Исабель застыла, сидя на табурете, стиснула пальцами алтарный занавес, который мы вышивали.
— Кто ты такая, чтобы судить? Что ты знаешь о любви или утрате, избалованная самовлюбленная девчонка?
— Может, я и избалованная, — парировала Хуана, — но, по крайней мере, знаю, что никогда бы никого не полюбила настолько, чтобы обо всем позабыть.
Исабель судорожно вздохнула.
