- Тогда еще не было такого строгого учета. Детей не отмечали. Разве что количество, когда продавать случалось. Ну или вообще по дюжинам. На хозяйстве дети не нужны, вот их и отдавали задешево.
- Куда?
- На фермы. Там уже доращивали. Ребенок, я этого ничего не помню. Случалось просто говорить с людьми, да и вообще разбираться... в вопросе. Обычно продавали тех, что постарше, но мне повезло уйти года в два... примерно.
- И ты... не знаешь, кто твои родители?
- Это не имеет значения.
Не для Тиссы. Она оборачивается и смотрит с таким ужасом, что Урфин прикусывает язык: думать надо, что говоришь. Девочка не привыкла к тому, что людей выращивают на фермах, и родители - не самая нужная в жизни вещь.
- Смирно сиди. Косу плести буду.
- Ты же не умеешь.
- Научусь.
Отворачивается и вправду замирает, но ненадолго.
- Ты... не любишь, когда тебя жалеют.
- Не знаю. Но меня жалеть незачем. Мне не было плохо. Меня никто не бил, не унижал, не морил голодом. Нарочно, во всяком случае. У меня были учителя, которых не каждый себе позволит. И Кайя. Видишь, получилось. Я талантливый?
- Очень.
Краснота добралась до уха.
- Расскажи еще... пожалуйста.
Расскажет. О Ледяном замке и Мюрреях. О возвращении и страхе, который вызывал отец Кайя. Об ошейнике, что стал вдруг значить куда больше, чем Урфину хотелось.
А вот о Фризии и дороге с крестами ей знать незачем.
И о коконе.
И цепи, на которую Эдвард его посадил.
О тренировках Кайя и сломанных костях, крови через горло и ненависти к тому, кто мучит обоих. О том, каким возвращался Кайя и как он забыл, что умеет рисовать... нет, не стоит.
О Магнусовой библиотеке, пожалуй, можно. Пыльные полки и книги, каждая - как дверь в другой мир. И о Ласточкином гнезде, которое Тисса скоро сама увидит. Железный камень в короне скал... дорогах... глупостях... Урфину никогда не хотелось рассказывать о себе. Но Тисса готова была слушать.
И заснула она на этот раз спокойно.
Глава 30. Приговор
- Вы подлец.
- Мне это не мешает жить.
Из диалога о достоинствах и недостатках.
Старые привычки не забываются. И пожалуй, Кайя было легче, чем остальным - он помнил, как правильно жить в кошмаре.
Четко отделять кошмар ночной от дневного.
Держать барьер между собой и миром настолько прочный, насколько это возможно.
Давить эмоции, отодвигая на край сознания. Ограничивать разум, отрезая заодно и блок. Кайя не способен его преодолеть, но запереть в себе - вполне. Позволить телу самому использовать заученные позы, жесты и фразы.
Избегать людей, которые дороги.
Избегать людей вообще, поскольку они, не замечая происходящего с Кайя, норовят делятся собственным недовольством, повышая риск непроизвольного всплеска.
Ломать.
В этой войне Кайя терпел поражение. Бессмысленные стычки. Барьер. Давление. Нарастающая тяжесть, звон в голове, переходящий в ультразвук. Грохот. Безвкусная кровь на губах.
Темнота.
Возвращение. И легкая дезориентация напоминанием о том, что все может быть гораздо хуже. Иногда отказывала рука, почему-то всегда левая. Порой рвало и подолгу, поэтому Кайя перестал есть. Однажды, очнувшись, он понял, что не способен говорить - он забыл значения слов. В другой раз выяснилось, что напрочь не помнит, как следует дышать. И вспоминал минут пять, радуясь тому, что это время способен продержаться без кислорода.
Слишком много связей, которые не преодолеть самостоятельно. Но Кайя должен пытаться. От него ждут помощи, хоть какой-то, а он единственное, на что способен - держаться в стороне.
Суд. Фарс.
Гниль вокруг. Всегда была, но Кайя предпочитал не видеть. Больше такой возможности не было. И с его места открывался на удивление замечательный обзор. Зал суда. Люди... неужели вот их он должен защищать? От кого? Друг от друга? От их же глупости и жадности?
Мстительности?
Его долг - заботиться о подданных, но... но почему они не способны сами позаботиться о себе?
Оракул наверняка знает ответ, если не точный, то хотя бы близкий к таковому. Но разве станет легче? Ничуть.
Легче становилось по ночам. Привычное падение в кошмар обрывалось - Кайя знал, кого за это благодарить и каждый раз давал слово закрыть дверь, но к вечеру оказывалось, что у него не хватает на это сил. Наверное, он трус, если позволяет Изольде так рисковать.
Этой ночью она осталась.
Забралась под руку, свернулась калачиком и уснула. Кайя слышал ее сквозь сон, и не только ее, но чужой мир, какой-то очень шумный и бестолковый.
Предметы. Люди. Запахи.
Осколки воспоминаний. Кресты. Строение с круглой крышей, увенчанной опять же крестом. Внутри темно и душно. Картины. Золото. И заунывное пение. Человек в нелепых одеждах размахивает лампой или чем-то на нее похожим. За ним тянется сизый дым.
Человек обходит деревянный ящик, в котором лежит мертвая женщина. У нее лицо Изольды.
Похороны?
Это ее мать, и Кайя видит похороны. Отсюда ощущение одиночества.
Когда умерла его собственная, Кайя испытал лишь досаду, что придется задержаться в Городе, тогда как Побережье ждет. Подумалось даже, что сделала она это сугубо для того, чтобы не отстать от Аннет.
Вечное соперничество с закономерным итогом.
Сейчас он смотрел, не в силах отвернуться, как ящик накрывают крышкой. Несут. Опускают в яму. Сырая земля сыплется сверху с отвратительно громким звуком. И руки мокрые. Не его руки - Изольды.
Ей мучительно страшно оставаться одной.
- Я здесь, - Кайя не уверен, слышат ли его.
Но кресты исчезают, и появляется река, синяя и мирная. Берег с недостроенным замком. И человек, в руках которого кукла в розовом платье. У человека лицо Мюрича, одно это вызывает ярость.
Во сне ей легко дать выход.
- Прочь, - достаточно слова, чтобы стереть ублюдка.
Выходит, не только ему снятся кошмары.
Утром Изольда сказала:
