На нейтральной полосе не так много городов, в которых Дар мог бы жить. И здесь не получится остаться надолго. Год-полтора, а больше он без источника не протянет.
– Нравится. – Она протянула кусок булки. – Ты… извини, что я такая. Сил совсем нет. Я пытаюсь, а… их нет. И все время спать хочется, только никак не засыпается. Мне просто надо отдохнуть, да?
– Да. – Булка сладкая до приторности.
– И все будет хорошо?
– Конечно.
Кивает. Верит? Не похоже на то. А на носу капля варенья, и Дар снимает ее. Земляничное.
– Ты сегодня тоже уйдешь?
– Мне надо учиться.
Соотносить теорию с практикой. Вспоминать. Или запоминать, зазубривать то, что, возможно, когда- нибудь будет полезно. Эти вынужденные недолгие расставания заставляют нервничать, но Дар не готов видеть Ллойда на своей территории, пусть бы от нее были лишь дом и сад, и те одолженные.
– Если хочешь, я останусь.
– Хочу. – Меррон все-таки ложится, сунув ладошки под щеку. – Когда ты уходишь, мне… нехорошо. Я начинаю думать, что ты не вернешься…
Волосы у нее отрастают медленно и жесткие, как конская грива.
– И думаю, думаю… от этого мерзну. Ерунда, правда? Не бывает, чтобы от мыслей замерзали.
Бывает. Дар бы отогрел, только пока не умеет. И если бы не сказала, он бы даже не понял, что не должен уходить.
– Мне казалось, что тебе все равно.
– Нет. Я просто не хочу мешать. Зачем ты вообще со мной возишься?
– Затем, что… помнишь, я обещал тебе все объяснить? Будешь слушать?
Будет, она переворачивается на спину и смотрит внимательно, настороженно даже. Недоверчивая женщина. И удивительное дело – рассказывать ей легко, настолько легко, что хочется рассказать вообще все. Про ту дорогу, кресты, красный шарф и ночь огненных кошек.
Про Арвина Дохерти.
Сержанта.
И другие дороги, которым не было конца. Про крепости, войну, и… и ей нельзя такое слушать. Быть может, как-нибудь потом. Есть ведь и другие истории. О домах и красной черепице крыш. О ежегодной ярмарке, куда привозили товары со всей Фризии. О том, как он сбежал из дому, чтобы пойти с бродячими артистами, и заблудился в толпе… о неудачной краже сахарного кренделя – денег Дар лишился быстро, а желания остались.
…о позорной поимке, розгах и полугодовом запрете на сладости.
…о шоколадных конфетах, которые брат таскал в рукавах, потому что карманы бы оттопыривались, а рукава были широки, удобны. Наверняка отец знал про те конфеты, но молчал, делая вид, что не замечает.
…системе.
Наверное, обо всем, что с ним происходило.
Только рассказчик из него никудышный, если Меррон засыпает. И сон ее глубок, спокоен, поэтому Дар не решается его нарушить. В саду действительно мирно. Бабочки. Птички. Розы вот.
Варенье недоеденное, на которое слетаются осы.
Непривычное, оттого и неудобное ощущение покоя. Оно длится и длится… и Дар сам поддается дремоте, сквозь которую слышит сад. И скрип калитки. Шаги – старый садовник, которому разрешено здесь появляться. Звонкие женские голоса горничных… скоро уйдут.
Ему не нравится, когда кто-то посторонний находится рядом с Меррон.
…щелканье секатора.
Этот металлический звук мешает уснуть. И Дар почти готов прогнать всех, но останавливает себя. Ему нужно учиться ладить с людьми.
И с женой тоже.
Он улавливает ее пробуждение и открывает глаза на секунду раньше.
– Вечер добрый.
– Уже вечер? – Меррон хмурится и пытается сесть.
– Почти.
Сверчки поют. И сумерки скоро. Похолодало ощутимо, и осень уже близка… а там зима… и пора что-то решать, но Дар до сих пор не уверен, что готов сделать выбор.
– Надо было меня разбудить. – Она трет глаза и встает, но тут же садится. – Я, кажется, ногу отлежала… теперь вот судорога. Пройдет, да?
Вытянув ногу, Меррон пробует шевелить ступней, тянет носок, поджимает пальцы.
– Дар… то, о чем ты говорил… про тебя и про меня… – на него не смотрит, – то есть выбора нет?
Ни выбора, ни даже шанса на выбор.
– Нет.
– Хорошо.
Дару показалось, что он ослышался. Ему казалось, Меррон будет злиться. Ее ведь даже не спросили, хочет ли она быть чьей-то парой, делить жизнь пополам, и ладно бы с кем-нибудь более нормальным.
– Я знаю, что жена из меня отвратительная…
Не более отвратительная, чем из него муж.
– …и что леди мне никогда не стать. А на протекторов всегда смотрят. То есть и на них, и на жен… и все бы видели, что я не гожусь на эту роль. Вообще никак не гожусь!
Меррон выставляет локти, пытаясь его оттолкнуть. Вот бестолковая женщина.
– Я думала, что ты выберешь себе другую жену…
И снова замерзала от этих мыслей.
– …правильную.
Она устает сопротивляться и сама его обнимает. Вот так намного лучше.
– Я не хочу, чтобы ты выбирал другую. Я эгоистка, да?
– Нет. У тебя просто планы. Грандиозные. Я помню.
О планах Меррон больше не говорит, ни в этот день, ни в следующий. Хватает и других тем: о Краухольде, травах и кошке, которая пробирается в сад. О сливочном масле и неудачной попытке поладить с местной плитой.
Меррон когда-то умела готовить.
Честное слово!
Об инструментах, которые вряд ли получится вернуть. Да Меррон и не знает, имеет ли она право и дальше заниматься тем, чем занималась. И не знает, хочет ли.
Да, трусость, но… ей не хочется больше видеть, как кто-то умирает. Это ведь пройдет?
Наверное.
Однажды ночью Меррон все никак не может заснуть, ворочается, сражается с рубашкой, которую все- таки стягивает, отправляя на пол.
– Ты ведь не спишь? – Это не вопрос – констатация факта. – Я знаю, что ты не спишь. И знаю, когда спишь. И где ты находишься, и… и это нормально?
– Да. Будет еще… плотнее.
На двуспальной кровати под балдахином, украшенным золотыми аксельбантами, становится тесновато. А Меррон переворачивается на живот, укладываясь почему-то поперек кровати.
– Я, кажется, совсем выспалась. И теперь буду мешать.
Она расставляет локти, и острые лопатки на спине почти смыкаются. Еще немного, и кожу прорвут.
…ей нельзя больше голодать.
…и нервничать.
…и Дар должен хорошенько подумать, прежде чем сделать выбор.
– Если хочешь, я уйду, – предлагает она.
Тогда он точно не заснет, да и… сейчас сна требуется много меньше.
