спешили. Вместо этого, они отправили несколько человек к немцам с требованием объяснений. Все они вернулись ни с чем. Блюхер сообщал, что вступит в бой, когда сочтёт нужным.
- Суворов, - бросил мне Барклай, - отправляйтесь к гусарам Ладожского. Он парень лихой. Пускай со своим эскадроном зайдёт в правый фланг врагу и нанесёт ему как можно больше урона. Пусть перебьёт как можно больше их лёгкой пехоты, но при первой же серьёзной опасности отступает.
- Есть, - ответил я, разворачивая коня.
Промчавшись от холма до позиций кавалерии, я подъехал к пёстрому сообществу наших и французских гусар, живо обсуждавшему творившееся на поле, и поинтересовался, где мне найти Ладожского.
- Подполковник Ладожский, к вашим услугам, - ответил немолодой офицер с седеющими усами колоссального размера. - С кем имею честь?
- Штабс-капитан Суворов, - отдал честь я. - Генерал-лейтенант приказывает вашему эскадрону зайти в правый фланг врагу и уничтожить как можно больше лёгкой пехоты. В бой с кавалерий не ввязываться, при первой опасности - отступать.
- Ясно, - кивнул подполковник. - Гусары, за мной! Сабли к бою!
Отдав честь офицерам, я повернул коня обратно к холму. Однако не проехал я и половины пути, как увидел страшную картину. Вольтижёры правого фланга, вступившие в рукопашную с римскими гренадерами, не выдержали и побежали, увлекая за собою и несколько мушкетёрских рот, стоявших рядом с ними. Пулей подо мной убило коня, и я едва успел скатиться с его спины в ледяную грязь.
Вскочив на ноги, я, не раздумывая, бросился наперерез бегущим французским и нашим солдатам.
- Стоять! - кричал я, отчаянно размахивая руками. - Стоять! Вернуться в строй! S'arrЙter! ю ordre! Sur ses pas!
Я бежал через солдат, не слышавших меня, бросающих оружие, срывающих с себя мундиры. Мне было чудовищно стыдно за них, особенно из-за того, что это проделывали не только вольтижёры, но и наши, русские, солдаты, поддавшиеся общей панике. А офицеры с унтерами даже не пытались навести порядок. И тут я едва не упал, споткнувшись о древко брошенного знамени. Я подхватил его, вынув из рук мёртвого знаменосца, и отчаянно замахал им.
- Назад! - кричал я. - К знамени! В бой!
И так, со знаменем в левой руке и палашом в правой, бросился я вперёд, увлекая за собой ещё не совсем обезумевших солдат. Первым на меня выскочил римский офицер со шпагой в гребнистом шлеме. Он сделал выпад, но я отпарировал его, тяжёлым клинком шотландского палаша переломив узкое лезвие шпаги, и прикончил офицера, не успевшего опамятоваться, ударом в грудь. Вторым был рослый гренадер, попытавшийся врезать мне прикладом мушкета. Это его и сгубило - он слишком близко подошёл ко мне. Я вонзил широкий клинок палаша его в живот и провернул его в ране. Кровь пропитала белый мундир, и гренадер упал ничком. Третий противник оказался умней, он ударил меня штыком, я едва успел парировать его, отведя пол-аршина трёхгранной смерти от моей груди. И тут выскочивший из-за моей спины вольтижёр свалили цесарца ударом приклада в голову.
Я воткнул древко знамени прямо в кровавую грязь у себя под ногами. Оглянулся. Многие солдаты возвращались на свои позиции, офицеры и унтера наводили порядок. Паническое бегство было остановлено, цесарцы не успели воспользоваться им, чтобы развить наступление, кровавая рукопашная схватка продолжалась.
Передав знамя какому-то солдату, я поспешил бегом вернуться на холм.
- Что вы там вытворяли, Суворов? - сурово спросил у меня генерал-лейтенант.
- Подо мной убили коня, - ответил я, - и я несколько задержался при возвращении.
- А что вы делали на правом краю нашей центральной позиции? - поинтересовался Барклай де Толли.
- Цесарцы прорвались и отрезали меня от холма, - глазом не моргнув, ответил я.
- Научились лгать в лицо командованию, Суворов, - усмехнулся генерал-лейтенант. - Но лжёте изобретательно. Молодец.
Я почувствовал, что покраснел до корней волос.
- Первый лейтенант, - обратился ко мне Бонапарт, - за вашу отвагу дарю вам своего коня. Эй, Рыжий, отдай лейтенанту одного из своих красавцев!
Только когда один из адъютантов маршала Нея, командовавшего кавалерией Бонапарта в этом сражении, подвёл мне великолепного жеребца, я понял к кому так фамильярно обратился Наполеон. Я был настолько шокирован, что даже забыл поблагодарить или отдать честь адъютанту, который был изрядно старше меня и по возрасту и по званию. Тот, однако, никак не отреагировал на эту вопиющую невежливость и с достоинством удалился обратно к штабу маршала, видимо, посчитав меня barbare russe.
Вскочив в седло, я вновь достал зрительную трубу и стал оглядывать поле боя.
Положение складывалось отчаянное. Барклай и Бонапарт были вынуждены вводить в бой всё новые резервы пехоты, медля, однако, с ударом кавалерии. По этому поводу у командующих возникло серьёзное разногласие.
- Пришло время кавалерийской атаки, маршал Бонапарт! - настаивал Барклай де Толли. - Промедление стоит жизней десяткам солдат!
- Пускай лёгкая кавалерия по-прежнему тревожит фланги врага, - отвечал на это Бонапарт. - Тяжёлую в бой пускать ещё рано. Её время ещё не пришло.
- И когда же, по-вашему, маршал Бонапарт, придёт её время? - поинтересовался генерал-лейтенант.
- Когда враг будет достаточно обескровлен, - сказал Бонапарт. - Удар драгун решит исход боя.
- Одними драгунами битвы не выиграть, маршал! - вспылил, что было на него совершенно непохоже, Барклай. - Для удара нам понадобятся кирасиры и остальная тяжёлая кавалерия, что стоит напротив немцев.
- Значит, генерал, - Бонапарт особенно тоном выделил слово "генерал", - пора прояснить ситуацию. Надо отправить к Блюхеру адъютанта с вопросом: на чьей он стороне?
- Нас скоро отрежут от немцев, - мрачно бросил генерал-лейтенант. - Адъютант может и не успеть.
- Тогда пускай гусары прикроют его, - пожал плечами Бонапарт, - а если надо проложат дорогу к немцам.
- Конь, Суворов, - вновь обратился ко мне Барклай, - у вас отличный и не уставший ещё. Так что вам и ехать.
Я не успел ответить, мои слова заглушил топот копыт. На холм взлетел гусар в знакомом мундире Белорусского полка. Лицо его пересекала свежая рана, вражья сабля разрубила щёку, кровь текла по шее, пятнала красный воротник доломана. Гусару явно было очень больно разговаривать, однако, не смотря на это, он радостно выкрикнул командующим:
- Легкая пехота врага рассеяна! - От того, что он заговорил, рана расширилась и кровь полилась быстрей. - Венгров-граничар разогнали и стрелков тоже. На левом фланге врага - хаос и смятенье! Казачки Смолокурова вышли в тыл цесарцам, собрались в леске и готовы атаковать в любой момент.
- И для чего нам теперь немчура? - рассмеялся Бонапарт, когда ему перевели слова гусара. Тот от избытка чувств то и дело перескакивал с русского на французский, из-за чего даже нам, офицерам, знающим оба языка понимать его было довольно сложно. - Командуйте драгунам атаковать!
- И всё же стоило бы отправить адъютанта к фон Блюхеру, - настаивал Барклай. - Успех на правом фланге может обернуться поражением на левом.
- Там стоит вся тяжёлая конница, - отмахнулся Бонапарт. - Кирасиры втопчут в грязь цесарцев, если они прорвут фланг.
- Но мы должны знать, чего ждать от немцев, - резонно заметил Барклай. - Суворов, отправляйтесь с ротмистром к Ладожскому. С его эскадроном будете пробиваться к немцам, если понадобиться.
Не тратя времени на слова, я отдал честь и помчался вслед за лихим гусаром, даже не глянувшим в сторону полевого лазарета. Подполковник Ладожский также был ранен - левая рука его была наскоро перемотана, из-под перевязки сочилась кровь. Меня он встретил как старого знакомца, с силой врезав
