здоровой рукой по плечу.
- Ты отправил нас в бой! - рассмеялся он в ответ на мой недоумённый взгляд. - И этот бой принёс нам славу! Мне есть за что быть тебе благодарным! С чем теперь прискакал?
- Господин подполковник, - сказал я, - теперь надо проехаться на противоположный фланг и сопроводить меня к немцам.
- Это сулит мало славы, штабс-капитан, - усмехнулся Ладожский, - но для тебя - всё, что угодно! Эскадрон, за мной! Галопом!
Мне выделили место в самой середине построения, как объяснил мне ротмистр, это самое безопасное место в строю. Конь, подаренный мне Бонапартом, оказался отлично выезжен и легко подстраивался под темп скачки гусарских лошадей. Хотя был свеж и, скорее всего, изрядно резвее их. За спинами, скачущих впереди гусар, я и не заметил, что впереди бой. Римские гренадеры прорвались и строились на нашем пути в шеренги, отрезая нас от немецких позиций.
- Сабли к бою! - вскричал подполковник Ладожский. - К чёрту ружья! В сабли их!
Мы налетели на гренадеров, не успевших, к счастью, зарядить мушкеты. Рукопашная схватка была яростной, но короткой. Памятуя свой первый бой, я думал, что нам не удастся прорваться через врага, как и британским гусарам под Броценами. Но то ли наши гусары были не чета островитянам, то ли гренадеры были слишком измучены долгой битвой, однако мы пробились через их строй. Я не успел и палашом взмахнуть.
А когда я думал, что всё уже кончилось, и впереди замаячили знамёна немецких полков, на нас налетели римские кирасиры. Они должны были поддержать пехоту и не дать растоптать её союзной тяжёлой кавалерии, вместо этого кирасиры превосходящими силами, атаковали нас.
- Ходу, штабс, - рявкнул мне подполковник, - ходу! Дай шпор своему замечательному коню! Мы прикроем тебя! Но надолго нас не хватит! - И уже обращаясь к своим людям: - Гусары! Бей в спины!
Я ударил каблуками коня, посылая его в бешеный галоп, а эскадрон Ладожского развернулся навстречу кирасирам, готовясь нанести им встречный удар. Это было чистое самоубийство и гусары были готовы пожертвовать собой ради того, чтобы я выполнил своё задание. Я пригнулся к самой шее жеребца и снова подтолкнул его каблуками. За спиной раздался звон стали и надсадные крики людей и лошадей. Времени у меня оставалось смертельно мало.
Дорогу мне преградили несколько рослых кирасир с палашами в руках. Конечно, глупо было бы думать, что вражеский командир не заметил отделившегося от эскадрона всадника, нещадно погоняющего своего коня. Левой рукой я выхватил пистолет и выстрелил в лошадь ближайшего ко мне кирасира. Бедное животное вскричало и рухнуло, едва не подмяв всадника. Я едва успел сунуть пистолет обратно и перехватить поводья, не умел я управлять лошадью одними коленями.
Новая схватка была ещё более короткой. Я прорвался через кирасир, отмахиваясь от них палашом, надо сказать, не слишком умело, полагаясь более на резвые ноги жеребца, нежели на сталь клинка. За спиной у меня раздалось несколько пистолетных выстрелов, но, на моё счастье, особой меткостью цесарцы не отличались. Лишь одна пуля попала мне в кивер. Однако от преследования кирасиры не отказались. Копыта их коней тяжёло стучали позади меня. Обернувшись, я увидел, что они отстают - мощные кирасирские кони не могли тягаться в резвости с подарком Бонапарта.
- Halt! - услышал я окрик. - Schie?en!
Я натянул поводья коня, остановив его перед самыми штыками немецкого охранения.
- Адъютант генерал-лейтенанта Барклая де Толли, - ответил я. - К вашему командующему.
- Vorbeifahren! - бросил мне младший лейтенант, командующий охранением. - Hauptquartier dort. - И указал куда-то себе за спину.
Я проехал через позиции немцев. Мимо выстроившихся и готовых к бою прусских мушкетёров в двуугольных шапках, знаменитых на всю Европу стрелков, чёрных брауншвейгцев, разноцветных саксонцев, светло-синих баденцев и тёмно-синих уроженцев Гессен-Дармштадта, сине-красных баварцев и сине-чёрных вюртембергцев. Конница стояла на своих позициях, лошади храпели и танцевали, их сильно нервировала пороховая вонь и запах крови, заставляющие бедных животных раздувать ноздри. И вся эта масса войск не двигалась с места. Лишь артиллеристы работали, казалось, за всех, давно уже расставшись с мундирами, оставшись в одних только свободных рубахах.
За этим со своих позиций наблюдали командующие. Немецкий штаб по количеству офицеров превосходил наш в несколько раз. Оно и понятно. Кроме фон Блюхера здесь присутствовали многие курфюрсты Рейнской конфедерации со своими дворами. В общем, от количества ярких мундиров просто рябило в глазах. И лишь на одних мой взгляд задержался дольше нескольких мгновений. В толпе прусских штаб-офицеров мне попались знакомые серые мундиры.
Спешившись, я перекинул поводья какому-то конюху.
- Кто такой? - обратился ко мне строгим голосом пожилой полковник в прусском пехотном мундире.
- Адъютант генерал-лейтенанта Барклая де Толли, - снова представился я, отдавая честь, - к генералу фон Блюхеру.
- Я - генерал фон Блюхер, - сказал мне седовласый генерал с чёрными усами в шляпе-двууголке и синем мундире. - Что у вас?
- Генерал-лейтенант и его величество Наполеон Бонапарт, - сказал ему я, - интересуются у вас, когда вы намерены вступить в битву. А если быть точным, на чьей стороне вы будете сражаться?
- Ваши командиры считают, что мы не сохраним верность союзническому долгу? - поинтересовался Блюхер. - Это можно расценить как оскорбление.
И тут меня прорвало. Слишком ещё свежи были воспоминания о гусарах Ладожского, мчащихся наперерез римским кирасирам. И эти люди, стоящие тут и наблюдающие за битвой, как в театре, из ложи, говорят мне об оскорблениях.
- А не является оскорблением то, - ледяным голосом произнёс я, - что вы стоите тут, когда мы, ваши союзники, сражаемся в десятке вёрст и гибнем у вас на глазах?
- Адъютант Бонапарта, - усмехнулся на это Блюхер, - сообщил мне, что французский император, считает, что может управиться с цесарцами и британцами и без нас. Вот теперь я смотрю, как это у него получается.
Сказать на это было нечего. Я забрал у конюха поводья коня и, отдав честь, направился обратно. В немецком лагере мне нечего было делать. Но и назад прорываться будет очень тяжело. Пользуясь разладом в стане врага, цесарцы и британцы отрезали нас, вклинив между позициями несколько батальоном гренадеров и два полка гвардейских кирасир. Не смотря на атаки нашей тяжёлой кавалерии, оттеснить их не удалось. К тому же, немцы намеренно, как будто бы не замечали этой группировки, их пушки стреляли куда угодно, но только не по ней.
В общем, я был в относительной безопасности только у немцев, ведь и в их сторону не прилетела ни одна пуля, да и возвращаться к своим было не с чем. Я остановился в стороне от штаба фон Блюхера, на небольшой возвышенности, и принялся осматривать битву в зрительную трубу, выжидая удобного момента, чтобы всё же рвануть к своим.
Как оказалось, место я выбрал самое неудачное, какое только мог. Всего в двух шагах от меня расположился за небольшим походным столиком невысокий толстый молодой человек в мундире знакомого мне цвета и покроя и очках в роговой оправе. На столике перед ним стояло такое количество снеди, что сразу становилось понятно, отчего он такой толстый. За спиной его стояли двое. Первый уже виденный мною дважды - фон Ляйхе, всё в том же кожаном плаще-пальто, фуражной шапке и маске с окулярами. Второго же я не знал, на такого раз поглядишь - никогда не забудешь. Гренадерского роста, косая сажень в плечах, каменное лицо с красными, будто у альбиноса, глазами, белыми волосами. Поверх мундира он носил плащ-пальто столь же странного покроя, хоть и отличного от иных, какие носили серые офицеры, и суконное, а не кожаное, а на голове не фуражную шапку, а матерчатое кепи с козырьком и серебряной эмблемой в виде германского орла, держащего что-то в лапах. Чуть дальше стоял целый взвод серых солдат.
- Молодой человек, - обратился ко мне толстяк, - вы по-немецки говорите?
- Говорю, - ответил я, подходя к ним, ведя коня в поводу. - С кем имею честь?
- Майор Криг, - не вставая, представился он, - а вас как звать?
