Виоляр тоже никуда не спешил, но чего-то ожидал, находясь в состоянии явственного душевного волнения. Он стоял на углу ближайшего здания, переступая с ноги на ногу и томясь.
“Может, он тоже Галю ждёт?” – посмеялся Артём, тут же ощутив свою шутку как лёгкий удар под дых: нет, это было вовсе не смешно.
“…Сейчас женбарак поведут, дурачина”, – пояснил себе он, и в подтверждение догадки появился строй женщин, направлявшихся на общие работы: “…Торф, скорей всего”, – прикинул Артём.
В ближнем к Виоляру ряду шла высокая тонкая женщина – вид её был горд и подбородок высок, но глаза источали такую тоску, что сердце защемило.
Поразительно, но женский строй, обычно матерящийся много хуже мужичья, при виде Виоляра стих – кажется, все знали, что у них свидание, и мешать не желали. Они даже чуть тише пошли – все, включая конвоиров.
Виоляр держался за каменный угол, перебирая тонкими пальцами, и улыбался – здесь подошло бы сказать: улыбался изо всех сил. Если бы строй шёл мимо него на минуту больше, лицо Виоляра вдруг лопнуло бы резкой, поперёк, трещиной…
Но едва строй прошёл, Виоляр вдруг собрался и несколько даже облегчённо отправился по своим делам – кажется, он работал где-то при “Розмаге”.
Зато Артёму стало ещё муторней.
– Вижу тебя, вижу, – негромко произнёс женский голос у него за спиной. – Стоишь, как глупый. Ты бы ещё рукой мне начал размахивать: “Я тут, эй!”.
Голос был очень довольный.
Артём не оглядывался, чтоб не спугнуть это чудо. Внутри у него словно вспорхнула стая мелких птиц.
– В Преображенский собор иди, на самую крышу, где погорелые окна. Скажи, что у тебя наряд там… мусор разгребать. Вот ключ, в кармане у тебя, а то там замок. По крытой галерее иди, а не через роты.
– “Спасайте, не спасайте, ведь жизнь мне не мила, а лучше приведите, в кого я влюблена…” – негромко и лукаво пропела Галя, отряхивая юбку, колени свои.
Она сегодня была – как приручённая.
Артём ни слова не говорил, только смотрел.
Он и подумать не мог, что влюблена она в него – с чего бы это? Но не огорчался: подумаешь, влюблена в кого-то, а поёт всё равно здесь, мне.
…И если бы только пела, люди добрые…
– Тут ведь, не смотри, что всё выгорело, – была церковь, ты понял? – сказала Галя.
Артём кивнул.
– Ты всё понимаешь, – согласилась Галя.
Свет здесь был неявный, пыльный, пахло горелым хламом, и Галя всматривалась в Артёма с таким видом, словно собиралась забрать его отсюда и отнести к себе домой.
На стенах ещё сохранились росписи: то одним, то другим глазом смотрел из разных углов Христос, бороды торчали клоками, розовая пяточка младенца отчётливо была видна.
– Есть люди, у которых мысли – желания, а желания – мысли, – сказала Галя. – А у тебя ни желаний, ни мыслей. Твои мысли – твои поступки. Но и поступки твои все случайные. Тебя несёт ветром по дороге. Ты думаешь, он тебя вынесет – но если он тебя вынесет куда-нибудь не туда?
Артём пожал плечами, чуть улыбаясь.
– Твоё понимание живёт отдельно от тебя, – сказала Галя. – Ты никаких усилий не делаешь и обычно не знаешь о том, что понимаешь. Но если тебя спросить – ты начнёшь отвечать, и вдруг окажется, что ты опять всё понимаешь.
Артём снова улыбнулся – ему было очень приятно всё, что она говорила; только он иногда прислушивался, не полезет ли кто- нибудь на чердак.
– Как же ты такой радостный сюда попал? – спросила Галя даже не его, а себя; поэтому Артём и не отвечал, хотя подумал: “… Сюда много кто попал…”. – Тебе бы место… у моря, чтоб ты нырял, а барышни пугались, не утонул ли.
“Вот я тут ныряю”, – хотел ответить Артём, но снова не стал.
– Только твоё понимание для твоей радости лишнее, поэтому ты не думаешь ни о чём, – заключила Галя, ещё раз всмотревшись в него. – Я всё никак не решу: объяснить тебе хоть что-нибудь или оставить тебя в твоём чудесном полузабытьи?
Артём, чуть закусив нижнюю губу, смотрел на неё. У Гали по шее стекла капля пота.
