Кричали так, словно все расползшиеся вчера гадкие грехи сползлись в Артёма и заселились в нём, – а значит, могли вернуться к любому из его соседей: кому в ухо юркнуть, кому зарыться в пупок, кому в ноздрю нырнуть.
…Этого нельзя было допустить – чистоту души надо стеречь и охранять…
“А ведь правда забьют!” – ещё раз, всё с тем же почти даже смешливым чувством, понял Артём.
Только сердце прыгало внутри его, как отдельное, живое и несогласное: тебя, может, и убьют, а меня? меня за что? пусть тебя бьют, а меня выпусти!..
Не хватало лишь одного сильного удара куда-нибудь в темя, чтоб жизнь отцепилась наконец и понеслась – теряя на лету последние перья, со слезящимися глазами, с лёгкими, полными нового воздуха.
Ангел Артёма сидел на его нарах, пересыпал наскобленную извёстку из ладони в ладонь, как дитя в песочнице.
– Шакалы, мать вашу, по местам! – заорали красноармейцы. – Быстро, бля, шакалы!
Кому-то угодило в спину прикладом, кому-то в пузо сапогом.
Артёма оставили вмиг – он лежал один, так и держа руки на голове, прилипшие к вискам и затылку, оттого что всё было в крови.
– Куда спешим? – спросил чекист в своей кожанке, оставшийся стоять у входа со своим колокольчиком – верно, побоялся его поранить и разбить в сутолоке. – Разве мы плохо вас лишаем живота? Думаете, мы сами не успеем, если вы не поможете, граждане?.. В конце концов, есть какой-то порядок, очередь – зачем толпиться?
Голос его снова выдавал хмельную и оползающую улыбку – белое с пюсовым – на лице.
– Они тут богу молились! – вдруг громко пожаловался беспалый беспризорник.
Чекист перевёл взгляд на Зиновия.
– Зиновий, пёс волосатый, надумал отречься?
– От Антихриста, – сказал, как плюнул, батюшка.
– Ну, жди, пока мы твою паству доедим, – согласился чекист.
– Я ещё посмеюся вашей погибели, – вдруг ответил батюшка Зиновий громко и уверенно.
Чекисту, впрочем, не было интереса продолжать разговор – достав бумагу из кармана и расправив её в воздухе, он спросил:
– Горя… И! Нов… Артём!.. который тут?
Батюшка Зиновий полз за Артёмом вслед, пока его вели:
– Прости меня, сыночка мой! Прости!
Артём оглянулся растерянно: о чём это он? Чего хочет?
Всё разом перестало быть забавным.
Мир приостановился, сознание обратилось в холодец, сердце с бешеной силой погнало кровь в голову, свежие ссадины закровоточили ещё жарче и обильней. Спина покрылась холодным потом. Ещё пот немедленно обнаружился меж пальцев ног и рук, под подбородком, в паху – Артёма словно извлекли из ледяного подвала – к столу.
“А если простить? – ещё раз оглянулся Артём на отца Зиновия. – Что-то изменится?.. Меня не дали убить здесь, чтобы что?.. застрелить – там?”
Со скрежетом закрыли дверь за спиною, в лицо пахнуло свежим ветром с моря, еловым запахом, вскопанной землей, чего-то недоставало в мире… но это отсутствие не означало погибели… и напротив, напротив – таило в себе невиданную, нежданную, снизошедшую надежду.
Артём поискал глазами – что изменилось, что?
Надо было срочно, пока не поздно, найти, что изменилось.
Света было очень много – он давно не видел дня, но при чём тут свет.
Секирная гора стояла на месте, небо двигалось над лесами и озёрами, чёрный пёс вертелся у конуры, то и дело взбадривая позвя… – Артём выдохнул – …кивающую цепь.
– А колокольчик? – тихо спросил он. – Где мой колокольчик?
Чекист оглянулся на него и толкнул шагавшего рядом красноармейца:
– Ты смотри, какая цаца! Подай ему выход с музыкой!
Они захохотали весело, как собачья стая. Нестерпимо воняло сивухой и табаком.
Артёму указали на телегу и, равнодушные к его последующей судьбе, сразу обрадовали:
– В монастырь поедешь, закончилась твоя командировочка, извини, не доглядели. Документы у сопровождающего.
У Артёма не было сил рассмеяться – менее минуты назад он дал бы отрубить себе руку и согласился бы на вечное позорное
