солёная, губы мокрые.
Галя недовольно взмыкнула: мешаешь проглотить! – и тут же вытерла лицо ладонью: то ли от поцелуя избавилась, то ли от водки на губах.
Артём не обиделся.
Чуть повеселевшие, собрали вещи. Загрузились почти что с задором. Неторопливо заправились. Артём с нарочитым кряком сдвинул валуны.
Мотор начали заводить уже в море, оттолкнувшись от берега.
Он завёлся с третьего раза – не успели толком напугаться.
Переглянулись и, ни слова не сказав, двинулись вдоль острова и налево – в море. Галя давала оборотов – от грохота мотора настало полное пробуждение.
Их не нагнали. С каждой минутой они всё дальше.
Солнце всходило торжественно – казалось, что вот-вот начнётся какая-то музыка.
…Но чем дальше двигались в день, тем больше казалось, что музыка может оказаться нехорошей, злой.
Островок пропал.
Стало одиноко и стыло.
Артём ещё выпил водки.
На этот раз она не разогнала муть в голове, а добавила мути.
Если бы вокруг была суша – он бы нашёл в себе силы разозлиться. От злости прибавляется жизни и веры. Если рядом есть люди – всегда можно разозлиться на них, – а тут на что? И куда он с этой злостью пойдёт?
Вчера пугала погоня, сегодня было страшно другое: небо. Небо и пустота вокруг. Столько воды – какой в ней смысл, куда её столько налили?
Сердце Артёма никогда не радовалось большой воде.
Они с Галей сидели вместе, на одной лавке; молчали.
Стояла почти ровная зыбь. Двигались, как на плохой дороге, внатяг, подпрыгивая – время от времени Артём невольно вытягивал шею, точно помогая ею преодолевать волны.
Озирался почти поминутно: ему казалось, что всякая туча, появившаяся на небе, сейчас найдёт себе другую, с третьей они соберутся в клубок и начнут домогаться катера.
Солнце пропало, даже предположить теперь было трудно, где оно.
Чем дальше, тем ниже становилось небо – словно пространство сужалось и в конце концов должно было превратиться в узкую горизонтальную расщелину – которая катер раздавит.
Сам начиная верить своим пугливым фантазиям, Артём подолгу смотрел вперёд: как там расщелина, ближе стала?
Галя иногда сверялась с компасом.
Достала карту на планшете. Разглядывала её, прижимая одной рукой планшет к коленям, – перчатку с этой руки бросила на дно катера.
Чтоб не мешать, Артём пересел на другую лавку. Отсюда впервые заметил, какие у Гали маленькие руки: дай большое яблоко – и ей, кажется, придётся брать его двумя руками.
Пока, сидя за столом в своём кабинете, она записывала его путанные ответы, – это было незаметно. Пока гладила его этими руками по спине, по голове, да где только не гладила, – тоже. А сейчас, когда вокруг были крупные мужские предметы – мотор, мачта, якорь на дне – стало очевидно. К тому же этот её кожаный плащ, эти её тёплые наряды.
“Неужели такой рукой можно убить?” – спросил себя Артём. Он часто задавал себе вопросы, на которые и не собирался искать ответы.
С руки Артём перевёл взгляд на карту и тоже некоторое время её разглядывал – кверху ногами.
Нарушил молчание, спросив:
– Где мы?
Движением быстрым и неровным – ветер трепал бумагу – она нарисовала на карте крестик ноготком: тут.
Монастырь был ещё близко – зато и Архангельск далеко, и Финляндия, и выход в норвежские воды вообще за краем моря.
“…Всё-таки дурацкая затея – скоро кончится топливо: неужели она умеет ходить под парусом? Женщины не могут этого уметь”, – то ли всерьёз сомневался, то ли нарочно злил себя Артём.
Он пересел на своей лавке лицом вперёд – не всё ж на Галю смотреть, на строгость её.
