– Нырнуть? – спросил Артём.
Галя была цветом в зелень, очень уставшая, – у неё начиналась морская болезнь. Иностранец – Мари называла его Том, значит – Том, – был по-прежнему плох: Артём с некоторым даже интересом наблюдал, как из человека уходит жизнь – как из песочных часов.
Несколько раз пробуждавшийся от забытья Том начинал говорить Мари что-то важное, но она не могла разобрать и клала пальцы ему на губы. Пальцы у неё были длинные, красивые: Галины руки были меньше, обветренней, сильней.
Том лежал посреди лодки на сваленных комом одеялах. Ногами он упирался Гале в колени. Ноги его тряслись в качке, как неживые и отдельные.
Галю мутило от солёного воздуха, от Артёма, от качки, от чужих людей в лодке, она не сумела больше терпеть – и её вырвало.
“Это тебе за топор”, – подумал Артём, гоняя по дну воду ногами. Его тоже подташнивало. Он искал, что бы ещё выбросить.
“Скоро Том отойдёт, его выбросим”, – успокаивал себя Артём, косясь на Мари.
Мари было жалко – она, казалось, не может даже допустить, что её муж смертен.
Чем больше Артём присматривался к ним, тем лучше понимал, что это просто два чудака, устроивших себе несусветную глупость в виде, например, свадебного путешествия. И Тому, и Мари, наверное, было не больше тридцати – хотя она выглядела старше лет на пятнадцать, а он – вдвое старше себя.
Разбирая вещи, Артём в очередной раз угодил на крепко перевязанный, тяжёлый кирпич – всё собирался спросить у Гали, что это, и забывал.
Попытался развязать.
– Оставь! – крикнула Галя, и в сердцах поддала оборотов мотору.
Мари, время от времени помогавшая вычерпывать воду, от неожиданности качнулась и едва не повалилась.
Артём с улыбкой посмотрел на Галю и стал рвать зубами узел.
Галя бросила руль и встала.
Лодка поехала вбок, кругом, рискуя перевернуться. Галя села, – а то упала бы первой.
Мотор заглох.
– Отдай, тварь! – заорала Галя.
Мари тонко вскрикнула.
“Где их так учат вскрикивать… красиво…”, – мельком подумал Артём.
– Сама тварь! – крикнул он и бросил кирпич этот к Гале, промеж ног полумертвого Тома.
…У всех нервы полопались.
Галя плакала.
Мотор молчал.
Снова посыпал снег. Носки красивых зимних ботинок Тома были в снегу, побелённые.
В двадцати метрах от лодки стояла прерывистая мга. В её прогалах было видно, что дальше – та же самая мга.
– Ты никто, – всхлипывала Галя, – тут мог быть кто угодно – я выбрала тебя: пустое место. Всё потеряла. Как ты смеешь?
У неё был нож, она взрезала узел на кирпиче, развернула пакет. Золотые монеты посыпались на дно лодки. Галя несколько поймала, пока сыпались, бросила в воду.
“Находил, значит, Эйхманис клады…” – отстранённо подумал Артём.
Золота ему не было жалко.
Мари смотрела на Галю.
Не сдержалась и порывисто встала, потянула руки к золотым, что-то по-птичьи вскрикивая.
– Сядь! – одёрнул её Артём и рванул назад за низ плаща. – Сядь, не мешай! Мы сеем золото. Право имеем.
Галя оттого, что Артёму было всё равно, разрыдалась ещё сильней.
– Украла! – почти рыча, говорила она. – Украла ради тебя у Эйхманиса! Ты!.. Эх, ты!
“Так уж ради меня…” – думал Артём, глядя на Галю.
– Ты самый ничтожный был! – крикнула она, отдышавшись, и снова бросила золотые в воду; они тонули быстро, словно для этого и были созданы. – Самый! Из всех! Хуже тебя только Ксива! Я бы с Бурцевым… Бурцев лез, мразь. А ещё лучше б с Василием Петровичем, с этим палачом богомольным… Достала бы сиську в любую минуту, сказала: “Соси!” – и все бы выстроились в очередь…
