включая вашего сына и вашу невестку, делают урановую бомбу для Гитлера.
Брахт сморщился, глаза потухли, он отвернулся, минуту смотрел на деревья, потом медленно опустился на скамейку и усталым, безучастным голосом спросил:
– Господин Бенини, объясните, чего вы от меня хотите? Публиковать я не буду. Разве этого мало?
– Господин Брахт, – Ося вздохнул и заговорил как можно мягче, – вы же понимаете, если о возможностях вашего резонатора догадается кто-то из участников уранового проекта, произойдет катастрофа. Может, вам на некоторое время лучше уехать в Швецию или в Швейцарию и забрать с собой ваш резонатор вместе со всеми рукописями и чертежами?
– Что значит – уехать? – Брахт выпрямился и стукнул кулаком по колену. – Я прожил тут всю жизнь, тут мой дом, моя лаборатория!
– Вы известный ученый, лабораторию вам дадут где угодно. В Стокгольмском университете, в Кембридже, в Принстоне. Когда Германия перестанет быть нацистской, вы вернетесь.
– В Принстоне… – Старик зло усмехнулся. – Послушайте, господин Бенини, я должен сразу предупредить. Я, конечно, уважаю Энрике, но не допущу, чтобы мой резонатор попал к нему и помог сделать американскую урановую бомбу. Ее скинут на Берлин. Я в этом участвовать не буду!
«Ну вот, иного я и не ожидал, – вздохнул про себя Ося, – те же слова, привет от Бора и Мейтнер».
– Господин Брахт, – Ося внимательно разглядывал прожилки на кленовом листке, – вы вольны решать, отдать резонатор в руки Ферми или нет. Выбор остается за вами, конечно, если вы уедете. А если нет, выбора не будет. Далем разрешения у вас не спросит. Они просто возьмут ваш резонатор и используют в своих целях. Попробуете возразить – окажетесь в лагере. Поймите, наконец, ваша невестка может в любую минуту догадаться, связать возможности вашего резонатора с проблемой разделения изотопов.
– Чтобы догадаться, надо быть Марком, – выпалил старик и продолжил чуть тише: – Эмма – толковый физик, но без экспериментов с ураном, теорети… – Он вдруг замолчал на полуслове, сгорбился, сжался, будто его ударили.
Шляпа соскользнула на траву, Ося поднял ее, отряхнул и держал в руках. Наконец послышался тихий голос:
– Нет, она никогда на такое не пойдет.
– Не пойдет на что? – осторожно уточнил Ося.
Брахт закрыл лицо ладонями, минуты три сидел неподвижно, потом взял у Оси свою шляпу, надел, поднялся, спокойно произнес:
– Уже совсем темно. Пора домой.
По тропинке шли молча. Ботинки намокли от росы, старик поскользнулся, Ося поддержал его за локоть и спросил:
– Вы напишете ответ Марку?
– Да, конечно. А вы сумеете передать?
– Постараюсь. Когда вам позвонить?
– Завтра утром, в любое время.
Они вышли из парка, Ося протянул руку.
– До свидания, господин Брахт.
– До свидания, господин Бенини. – Старик крепко пожал его кисть и прошептал: – Мне надо подумать.
Глава тридцатая
Илья проснулся от телефонного звонка. За окном едва забрезжил рассвет. Часы показывали без десяти шесть. Он прошлепал босиком в кабинет, взял трубку и услышал голос Проскурова:
– Здоро`во, извини, что разбудил.
– Иван, ты когда прилетел? – Илья не верил своим ушам, они не виделись два месяца.
– Спроси лучше, когда улетаю.
– Когда?
– Сегодня. – Проскуров хмыкнул. – Ну что, Илья Петрович, погоняем мячик?
– Через пятнадцать минут буду, Иван Иосифович.
Сон пропал, хотя лег он только в четыре. Повезло, что Иван застал его. В последнее время Илья редко ночевал дома, после работы ехал в «Заветы», к Машке. Она была на сносях, переселилась на дачу, на свежий воздух, к Настасье под крылышко. Сегодня он остался на Грановского потому, что рабочий день закончился только в начале четвертого утра, глаза слипались, он боялся уснуть за рулем.
Проскуров ждал его в беседке, во дворе возле спортивной площадки. Сидел и задумчиво жевал большой бутерброд. На коленях
