Герман был в Венеции в сотый раз, но не уставал восторгаться, таскал Эмму по музеям, уплетал за обе щеки пиццу и пасту. Каждый раз, когда садились в гондолу, он лез целоваться, считал, что это очень романтично. Однажды в таверне возле верфи на Рио Сан Тровазо он вылакал за ужином целую бутылку дорогущего «Неббиоло». Эмма только пригубила, вино ей показалось тяжелым и слишком крепким. По дороге к отелю Герман заваливался на ходу, в гондоле громко и фальшиво запел: «О, соле мио!»
Двухкомнатный номер в старинном отеле на Гранд-Канале не оправдывал своей цены. В ванной комнате по углам чернела плесень. Краны подтекали, стоки были забиты, на дне ванной ржавый налет, в раковине – закорючка чужого черного волоса. Мебель в стиле рококо, ковры, бархатные шторы, лепнина на потолке, зеркала в золоченых рамах – все это выглядело наглой показухой.
Герман засыпал как убитый. Эмма почти не спала, уходила в другую комнату, садилась за кривоногое бюро, перечитывала свои записи и набрасывала в тетради черновик заявки Дибнеру. Иногда Герман вставал, плелся в уборную, на обратном пути подходил, заглядывал через плечо.
– Малышка, почему не спишь? Чем увлеклась?
– Так, пустяки, хочу кое-что уточнить по изометрическим смещениям спектральных линий. – Эмма искусственно зевала. – Сейчас ложусь.
Герман целовал ее в макушку и отправлялся в постель. Он был слишком сонным и расслабленным для изометрических смещений.
В Берлин она вернулась с готовой заявкой. Оставалось только перепечатать.
Домой из аэропорта они приехали в половине одиннадцатого вечера. Эмма сразу набрала номер Вернера и минут пять слушала унылые длинные гудки. Это было странно. «Гуляет в парке? Так поздно? Отправился в гости к Хоутермансу или к фон Лауэ? Но полька в любом случае должна взять трубку».
– Малышка, куда ты звонишь? – спросил Герман.
– У Вернера никто не отвечает, – прошептала Эмма и облизнула пересохшие губы.
Он резким движением нажал на рычаг:
– Мы только что вошли, ты еще не разобрала чемодан, ты даже руки не вымыла.
– Да, ты прав, надо вымыть руки и разобрать чемоданы.
Она отстранила его, как неодушевленный предмет, и пошла в ванную комнату. Хотела запереть дверь на задвижку, но не успела. Герман влетел и схватил ее за плечи.
– Подумаешь, какое дело? Трубку не берет! Он совершеннолетний и вроде бы еще не в маразме! Ну что ты застыла как статуя? Посмотри мне в глаза!
– Милый, не кричи, пожалуйста. Со мной все хорошо. Просто я немного волнуюсь.
Ее вялый монотонный голос напугал Германа еще больше, но он взял себя в руки, заговорил спокойно и ласково:
– Он может быть наверху в мансарде, если закрыта дверь, звонка не слышно. А полька вышла во двор, или… Ты, кажется, рассказывала, что она иногда играет на мамином рояле?
Эмма механически кивнула.
– Ну, вот. Играет и тоже не слышит. Завтра вечером зайдешь и убедишься, что все в порядке.
– Конечно, милый, ты совершенно прав.
Эмма вымыла руки, разобрала чемоданы. Остаток вечера прошел очень спокойно. В постели она добросовестно выполнила супружескую обязанность, дождалась, когда Герман уснет, перенесла пишущую машинку на кухню, поставила ее на толстую войлочную подстилку. Кухня находилась досточно далеко от спальни. Эмма точно знала, что при закрытых дверях стук клавиш не слышен.
Она печатала быстро и без ошибок. К рассвету семь страниц заявки были готовы. Эмма сложила их в тонкую папку, спрятала в свою объемную сумку, с которой обычно ходила в институт, и нырнула под одеяло к Герману.
Утром, пока он принимал душ, она опять набрала номер Вернера, послушала долгие гудки и успела повесить трубку прежде, чем Герман вышел из ванной. Явилась приходящая домработница, приготовила завтрак. Они поели и отправились в институт.
Эмма уже потеряла счет этим бессонным ночам, но ни слабости, ни сонливости не было, наоборот, она чувствовала необыкновенный прилив сил.
В начале рабочего дня Дибнер заглянул в лабораторию, поздоровался со всеми за руку. Когда очередь дошла до Эммы, спросил:
– Как вы отдохнули, фрау Брахт?
– Спасибо, прекрасно. – Она стрельнула глазами, убедилась, что Герман достаточно далеко, и тихо произнесла: – Господин Дибнер, мне надо с вами посоветоваться, я давно обдумываю одну идею, по-моему, она заслуживает внимания.
