Глаза слипались. Он провел в Берлине двое суток. Этой ночью почти не спал. Новый посол Италии Дино Альфиери, только что сменивший неугодного Риббентропу старика Аттолико, устроил прием в своей резиденции. Вечеринка закончилась часа в три, Ося не мог уйти раньше, потому что Карл Вайцзеккер появился среди гостей только в начале второго.
Осе удалось разыскать его во фланирующей толпе и довольно лихо разговорить. Он зацепил молодого надменного физика вопросом: «Что такое движение с позиций квантовой механики? Сумма неподвижных положений или сумма исчезновений и появлений?»
В ответ он услышал много интересного:
– Вселенная современной физики больше похожа на систему мыслительных процессов, чем на гигантский часовой механизм. Если я верно понял ваш вопрос, вы имеете в виду третью апорию Зенона?[6]
– Ну да, – Ося кивнул, – стрела летит и одновременно не летит, потому что в любой момент занимает определенное место, равное своей величине, то есть ее движение состоит из суммы состояний покоя, следовательно, движения нет.
Вайцзеккер снисходительно улыбнулся.
– Прошло двадцать пять веков, эту стрелу поймал Гейзенберг и кинул обратно Зенону. Придумал принцип неопределенности. Точно зафиксировать положение стрелы и определить, покоится она или движется, невозможно.
– Зенон, вероятно, имел в виду макромир, – осторожно заметил Ося.
– Да, от квантовой физики он был далек. – Вайцзеккер хмыкнул. – Разница между античной наукой и современной заключается в том, что для древних атом был чем-то сугубо материальным, основой материи, а для современных физиков он только символ.
– Все-таки невозможно представить, что вся материя состоит из символов. – Ося пожал плечами. – Нет, у меня не хватает воображения.
Вайцзеккер остановил официанта с подносом, они взяли по бокалу шампанского.
– Когда мы раскупорили атом, оказалось, что он набит дифференциальными уравнениями, – задумчиво произнес Вайцзеккер, любуясь игрой пузырьков в бокале, – идеализм доказан математически, если, конечно, математика чего-нибудь стоит. Ваше здоровье, Джованни.
К ним подошла Габриэль фон Хорвак, вежливо дождавшись паузы в монологе Вайцзеккера, спросила:
– Скажите, Карл, а женщина может стать гениальным физиком?
– Такая красивая, как вы, никогда. – Вайцзеккер поцеловал ей руку. – Это было бы просто несправедливо.
Оживленная болтовня продолжалась минут сорок, мягко перетекала от космической пыли к футболу, от диалогов Платона к французским сырам, от музыки Бетховена к фантастическим романам. Габи вспомнила «Освобожденный мир» Уэллса и поинтересовалась, насколько реально с точки зрения современной науки описанное там страшное оружие.
– Чуть-чуть реальней, чем нашествие марсиан, – с серьезным видом ответил Вайцзеккер.
– А «лучи смерти»? – спросил Ося.
– Вот как раз марсиане их и запускают. – Вайцзеккер подмигнул.
– Не знал, что наш славный Гуэльмо Маркони был марсианин. – Ося хмыкнул. – Он так увлек дуче этими загадочными лучами, что получил должность президента Итальянской академии наук и неограниченное финансирование своих исследований.
– Маркони? – Тонкие губы Вайцзеккера дрогнули в презрительной улыбке. – Всегда восхищался его предприимчивостью.
– Карл, но ведь и настоящие ученые тоже занимались «лучами смерти», например этот, как его? – Габи щелкнула пальцами. – Вернер… Вернер Брахт, он еще придумал очень элегантную теорию, принцип неопределенности.
Вайцзеккер засмеялся и опять поцеловал ей руку.
– Габриэль, вижу, вы всерьез увлеклись физикой.
– Это сейчас очень модно, – ехидно заметил Ося, – недаром Габриэль когда-то работала в журнале мод.
– Джованни, перестаньте, – фыркнула Габи и растерянно взглянула на Вайцзеккера. – Карл, я что, сморозила страшную глупость?
Он склонился к ее уху и прошептал:
– Принцип неопределенности сформулировал действительно Вернер, но другой. Не Брахт, а Гейзенберг.
– И лучами он тоже занимался? – не унималась Габи.
Вайцзеккер продолжал смеяться и качать головой.
– Нет, ну правда, Карл, я же не сама это выдумала! Ведь есть такой ученый, Вернер Брахт?
– Вернер Брахт, профессор-радиофизик, – тихо, наставительно произнес Вайцзеккер, – он действительно занимался лучами, но совсем другими. На лавры Маркони уж точно не претендовал. Скажите, Габриэль, где вы набрались этой восхитительной чепухи?
