Тут Ворошилов его перебил, представился сам таким образом:
– Бюрократ и бумагомаратель Ворошилов. Никчемный человек.
Боря Викторов вытаращил глаза немного больше, чем следует, на что никто не обратил внимания.
– А все же куда это вы в тот раз пропали, профессор? Я так ничего и не понял!
– Вы не поняли, – сказал Шаховской с удовольствием, – потому что я вам ничего не рассказывал!
– А что? Государственная тайна?
Никакой тайны не было, полковник Никоненко – он же участковый уполномоченный Анискин, – никаких специальных предупреждений, вроде «никому ни слова», не делал и помалкивать не просил, поэтому Шаховской сказал, что его вызвали на место преступления. Преступление ужасное – труп.
Ворошилов так удивился, что даже приостановился, и Боря Викторов почти налетел на него.
– Так вы не только по исторической части, но еще и по уголовной, Дмитрий Иванович!?
– Там какая-то странная связка. На первый взгляд совершенно дикая. Возле трупа нашли письмо и записку. Нужно экспертизу проводить, но мне показалось, что письмо подписано Щегловитовым, который в девятьсот шестом году был министром юстиции. В письме еще и Столыпин упоминается!..
– А… как эти почтенные люди из прошлого могут быть связаны с трупом? Совершенно современным, я бы даже сказал, свежим?
– Понятия не имею, – признался Шаховской. – Никакого. Вот хочу поручить Боре поискать что-нибудь в архивах. Сегодня будет директор Государственного архива, да? Я бы их познакомил. Речь идет о каком-то заговоре, но никаких документов о заговоре в мае девятьсот шестого я не встречал.
– Первая Дума тогда еще работала, да?
Шаховской кивнул.
– Ее разогнали в июле. В мае все было в разгаре.
– Интересно, – признался Ворошилов и покрутил головой. – Жаль, что я аппаратчик и никчемный человек, я бы вам помог.
– Будет вам. Что это вас сегодня на самоуничижение потянуло?
– А меня все время тянет! – Ворошилов открыл дверь, за которой толпился народ, много, как показалось Шаховскому после просторной пустоты коридора. – Недовольство собой есть признак здорового отношения к жизни.
– Да что вы говорите? – под нос себе пробормотал Дмитрий Иванович. – Не может быть.
– Вы проходите, проходите, – пригласил Борю Ворошилов. – Молодым людям полезно познакомиться с парламентским закулисьем, так сказать.
Боря засуетился, заулыбался, стал кланяться, и Шаховского удивило его… подобострастие. Ничего особенного не происходит, обычное совещание в государственном учреждении. Впрочем, карьерные устремления Бори Викторова хорошо известны, и по всей видимости, ему казалось, что он приближается к вершинам власти семимильными шагами и уж почти достиг их – вот же и в Думу попал, на самое что ни на есть настоящее совещание, а там недалеко и до толстых книг в синих «государственных» переплетах, и списка редколлегии, где сияющими буквами набрано «Викторов Борис, доктор исторических наук, профессор».
– А почему так много людей?
– Потому что это… производство, Боря.
Будущий доктор и профессор честно ничего не понял.
– В каком смысле, Дмитрий Иванович?
– Да в прямом. Ты же не маленький! Чтобы парламент принял любое решение, самое незначительное, его нужно для начала осознать, потом сформулировать, потом отдать юристам, чтобы оно в принципе соответствовало нормам, потом показать другим экспертам, чтобы внести изменения в эти нормы, если необходимо, потом скомпилировать мнения, которых может быть миллион. Ты считаешь, что школьная форма нужна, а я считаю, что вредна, а вон та дама, может, полагает, что вместе с формой для школьников надо еще ввести форму для учителей!.. Каждый из нас с пеной у рта доказывает, что прав. Получается, что одно мнение исключает другое, и все они правильные.
– Я об этом никогда не задумывался, – признался Боря Викторов, будущий законодатель.
– Приходится договариваться на берегу, – продолжал Дмитрий Иванович, у которого было превосходное
