настроение. – Пока дело не дошло до законов! Как раз на этом и погорели депутаты Первой Думы – они и не собирались договариваться с правительством, а правительству даже странно было подумать, что оно должно отчитываться перед какими-то там депутатами!.. Никогда не отчитывалось, а тут вдруг должно! Ты же историк, Боря.
Совещание началось, все притихли, говорить стало неудобно, но Шаховской договорил, точнее дошептал:
– Это же парламент, а не подпольная организация и не заговорщики! Любое действие, по идее, необходимо соотносить с законом, а в законах сам черт голову сломит, и не все жаждут соотноситься. И все это как-то нужно приводить к общему знаменателю.
Совещание пошло своим чередом, Шаховской слушал внимательно – к столетию Первой мировой войны предполагалось опубликовать уже имеющиеся исследования, открыть экспозиции в музеях, книжку для школьников издать. Дмитрия Ивановича поражало до глубины души, что одна из самых страшных и великих войн в истории человечества оказалась так быстро и почти безнадежно забыта. Война, повернувшая в другую сторону не только развитие Европы, но и всего мира, война, предопределившая следующую, еще более страшную! О ней мало писали, говорили и того меньше, почти не вспоминали, а с тех пор прошло всего сто лет, ничтожный срок.
Впрочем, лучше бы совсем не говорили и не писали. Очень много ошибок, дилетантства и вранья.
Ворошилов нагнулся к нему, и Шаховской понял, что сейчас будет смешное:
– Недавно попалось на глаза. Меры охраны, подлежащие принятию в селениях по пути Высочайшего следования от Арзамаса в Саровскую пустынь. Пункт седьмой: с раннего утра дня Высочайшего проезда в попутных селениях все собаки должны быть на привязи!
Дмитрий Иванович засмеялся, а Ворошилов подхватил свалившиеся с кончика носа очки.
– А? Хороша мера?
Когда все закончилось, Шаховской сдал Борю директору архива – тот выразил полную готовность всячески помогать.
– Но вы же понимаете, как всегда, сведения нужны срочно.
– Архивное дело суеты не терпит, вы тоже это понимаете, Дмитрий Иванович. Но все, что можем, сделаем.
Вообще Шаховской любил архивистов именно за то, что они всегда были готовы помогать и любили прошлое, собранное в их архивах, так, как будто это никакое не прошлое, а живая, настоящая, сегодняшняя жизнь. Дмитрию Ивановичу казалось, что любого, кто к ним обращался, работники архивов уже заранее уважали за интерес к этому прошлому, которое только казалось мертвым и ненужным, а на самом деле было необходимым, важным – готовый учебник, надо лишь внимательно читать, запоминать, вникать, чтобы не повторять ошибок. Нельзя научиться читать, промахнув мимо азбуки, нельзя научиться жить сегодня, не выучив того, что было вчера. Эта простая и очевидная формула была для архивистов не просто формулой, в ней заключался подход к жизни, и он казался Дмитрию Ивановичу единственно правильным.
– Хотите, я могу ребят из аналитического управления попросить, – предложил Ворошилов, пряча свои необыкновенные очки, – они тоже чего-нибудь поищут. Музейщиков еще! Не может такого быть, чтобы следов заговора не осталось! Ну, если он существовал, конечно, и эти ваши документы подлинные.
Дмитрий Иванович был совершенно уверен и что заговор был, и что документы подлинные. Причастность к тайне, возможность разгадать загадку – не только сегодняшнюю, но и столетней давности, – будоражили его, и ему нравилось невесть откуда взявшееся состояние азарта, и приходилось напоминать себе, что это не «история во вкусе рассказов г-на Конан Дойла».
И еще ему не хотелось… делиться. Ни с Борей Викторовым, ни с Ворошиловым!.. Если бы время не торопило, он все разузнал бы сам – так гораздо интереснее. Что-то очень личное заключалось для него во всей этой истории, может, из-за
И от «ребят из аналитического управления» он отказался.
– Ну-ну, – то ли одобрил, то ли осудил Ворошилов. – Бог в помощь, конечно, но если что – обращайтесь! Всем сердцем с вами!
Возле думского подъезда, где всегда гулял ветер, Шаховской постоял немного, раздумывая.
Ехать на машине не было никакого смысла – пробка стояла мертвая, – и он побежал пешком мимо третьего
