…Если его убьют, подумала Варвара Дмитриевна, я останусь совсем одна. Навсегда. Без него.
– Н-да, – сказал отец Андрей. – Удивили вы меня, князь. Чему Господь нас только не учит в великой милости своей…
Варвара молчала, смотрела на свои сцепленные руки.
– Варвара Дмитриевна, – заговорил Дмитрий Иванович, поглядывая на нее, – вы преувеличиваете опасность.
Она печально на него взглянула и опять опустила глаза. Ей нужно было как-то привыкнуть к мысли, что изменить ничего нельзя, ее никто ни о чем не спрашивает, и поделать она ничего не может.
Все решено.
– Столыпин сам возглавит операцию. Я почти уверен, что и выстрелить никто не успеет. Будут задействованы только самые проверенные люди.
Она покивала.
– В Охранном отделении держат исключительно профессионалов, самых опытных. Они все время будут начеку. Петр Аркадьевич…
– Ах, что вы меня утешаете Петром Аркадьевичем, как маленькую!.. Я знаю только, что довольно будет одного неверного слова, случайного жеста, малюсенькой ошибки, и случится непоправимое.
– Не будет никаких ошибок. Я вам обещаю.
Она опять покивала.
Князь переглянулся с отцом Андреем.
– Я не стал бы втягивать вас в это дело, но так вышло, что вы обо всем узнали, а держать в неведении, обманывать вас мне бы не хотелось. Вы же первый пропагандист и певец равноправия, Варвара Дмитриевна!
Это была шутка, и Варвара улыбнулась, глядя на свои руки.
…При чем тут равноправие? Легче ей было бы ничего не знать или лучше вот так – зная? Бесспорно, в незнании есть великая милость, свобода от тяжких раздумий, от страха, который теперь станет терзать ее ежеминутно, ежечасно. Но не знать – это оставить его одного?.. Чтобы он справлялся не только во время страшного дела, но и какое-то время до него – один?
Шаховской взял проклятые усищи, кое-как приладил, скорчил ужасную рожу и как можно веселее спросил Варвару Дмитриевну:
– Похож я на сумасшедшего миллионера от революции?
– Я не знаю, – сказала она, глядя ему в лицо. – Я ничего не понимаю в сумасшедших миллионерах. Только если вас убьют…
Тут самообладание дало трещину.
Варвара Дмитриевна всхлипнула и выбежала из комнаты. Следом за ней потрусил обеспокоенный Генри Кембелл- Баннерман.
Утром профессор отправился в Думу. Пропуска у него не было, он ни с кем ни о чем не договаривался и поехал наудачу – просто потому что его осенило, кого можно попросить о помощи. Советоваться с полковником по этому вопросу он не стал. Тот ни за что не разрешил бы, а мысль показалась Шаховскому удачной.
Охотный ряд и поворот на Тверскую были запружены машинами, которые не двигались, ждали, когда подойдет очередь проехать следующий десяток метров. Дождутся, проедут и станут – дальше ждать. Светофор исправно переключался с красного на зеленый, но это ничего не меняло, ехать было некуда.
Дмитрий Иванович приткнул машину в университетском дворе, побежал пешком.
На Охотном ряду по утреннему времени было многолюдно, офисные работники непрерывной рекой поднимались из глубин переходов и метро, выплескивались наружу, растекались ручьями, запружая тротуары.
…Почему все процветающие офисы непременно находятся в центре, думал профессор, проталкиваясь по переходу. Зачем они здесь?.. Бесчисленные компании – транспортные, лесозаготовительные, производящие телевизоры и руду или вовсе ничего не производящие, а занимающиеся волшебным, упоительным превращением воздуха в деньги, – считают своим долгом непременно обзавестись помещением в пределах Садового, а то и Бульварного кольца?!
