и бездейственно наблюдать, как совершается страшнейшее из преступлений – убийство. Тем страшнее, что погибали ни в чем не повинные.
– Как?!
– Алексей Федорович должен был продолжать работу, – жестко сказал министр. – Подозрения в его адрес привели бы к катастрофе. Мы не можем всякий раз вмешиваться.
– Позвольте, это… бесчеловечно.
– Согласен, – спокойно сказал министр, и Шаховской посмотрел на него.
Под окнами с выставленными зимними рамами прогрохотала конка, и князю вдруг захотелось на воздух, к людям, которые спешат по своим делам, в Думу, где идет очередное заседание. Ему показалось, что там, в Думе, все хорошо и правильно устроено, вот-вот, еще немного, и она заработает, как и положено парламенту, и настанет жизнь ясная и понятная, без темных войн, какие охранка ведет с революционерами, без секретных агентов, которые, оказывается, все время рядом и решительно на агентов не похожи, обыкновенные, нормальные люди, и думская работа, еще вчера представлявшаяся ему трудной и неблагодарной, представилась единственно правильной.
Если парламент не справится, понял в эту минуту Дмитрий Иванович совершенно отчетливо, никто и ничто не поможет. Напрасно Столыпин уповает на жестокость и подавление террора террором. Даже если наводнить общество сверхсекретными и сверхтайными агентами, ничего не выйдет, не наступит никакого мира.
– Однако в данном случае положение столь серьезно, что Алексею Федоровичу пришлось взять на себя заманивание господ революционеров в ловушку.
– А что потом? Как же вы будете?
– Разумеется, о дальнейшей работе Алексея Федоровича в социал-демократической партии не может быть и речи. Я думаю, нам придется пустить слух о его гибели от рук жандармских палачей, – министр опять улыбнулся. – Возможно, ему придется перейти на службу по департаменту иностранных дел и работу за границей. Впрочем, это вопрос не сегодняшнего дня. Прошу к столу, господа.
Шаховской и Алябьев подошли. Князь все думал: как хорошо на воздухе.
– Руководители боевой группы через Алексея Федоровича назначили встречу неизвестному миллионщику, то есть вам, князь, в доме на углу Малоохтинского и Суворовской, вот здесь, – Столыпин показал на карте. – Дом этот нам хорошо известен, там чего только не было – и склад, и мастерская по набивке патронов. Сейчас там изготавливается бомба для министра финансов и нескольких десятков несчастных, которые окажутся с ним в одном поезде.
– Уже изготовлена, насколько я понял, – встрял Алябьев.
– Находится там же или перевезена?
– Пока там. После передачи денег предполагается бомбу переправить на другую явочную квартиру, а дом бросить и более туда не возвращаться, по соображениям конспирации. Мне было сообщено об этом, когда назначалось время свидания с жертвователем. Вот план дома. Мастерская в подвале. В первом этаже несколько комнат, считается, что их сдают жильцам. Во втором этаже проживает некто Венера Михайловна Тихомирова, мещанка, в чьей собственности и находится дом. Венера Михайловна, разумеется, пламенная революционерка. Вы следите, князь?..
Шаховской кивнул. Ни за чем он не следил.
– Вы подъедете в одиннадцать часов вечера во вторник со стороны проспекта и оставите коляску вот здесь. Дальше отправитесь пешком. – Петр Аркадьевич вдруг бросил карандаш и спросил у Алябьева: – За долгие годы работы на революцию вам не удалось установить, почему они все и всегда назначают на ночной час? Ну, кроме убийств, которые производятся в любое время суток. Для особой таинственности, что ли? Днем-то в толпе и многолюдье, и затеряться куда как проще, и скрыться верней, а ночью каждый человек далеко виден и слышен! Или все в мефистофелей играются?
Алябьев промолчал, и Столыпин фыркнул сердито:
– Загадка! – И продолжил: – Здесь вас остановит человек в «чуйке» и спросит, который час.
– Вы должны ответить из Грибоедова: «Счастливые часов не наблюдают» и пойти дальше, как ни в чем не бывало, – подхватил Алябьев. – Это нужно для того, чтобы установить, что вы не привели за собой «хвоста».
