Ночной бродяга

Мы молим об одиночестве, мы хотим остаться одни, мы выбираем стабильность, практичность, как основную модель жизни. Откровения всегда неуместны, всегда противны, всегда обидны. Мы укрываемся легкостью бытия, под этим слоем живут бескожие звери и плачут о своих мечтах, их немота сокрыта безразличием: нет никого, кто согласен слушать этот скрипучий вой. И мои «звери» дали добро на отсутствие. После обыска я ничего не слышал о Брате. Не то чтобы меня это не интересовало, но волнение обездвижило меня и отвратило, и я согласился на прозвище «Ослепший». Первое время, связь между нами осуществлял Сосед-юрист, но после того, как полиция, за неимением достаточных доказательств, отстала от Брата, контакт прервался вовсе. С Отцом я прекратил общаться после триумфального запуска корабля. По какой-то причине мне показалось, что в тот день он обрел покой и вместе с судном, также, уплыло и отчаяние. Он перестал говорить со мной, он перестал говорить с Клем. Я думаю, что кто-то другой принял в дар его время. А я укрылся в праздности. С Другом я прекратил общаться после нашей прогулки к ножкам англичанки. Я не стал мириться с тем, что его время должно быть потрачено на Молчаливую и ребенка, босоногая жизнь на уютный приют, а любовь на плачь. Я искренне надеялся, что жизнь в приюте «Hopeless» вылечит этот недуг, и душа мечтателя вернется в его тело. В тот момент мне казалось, что мечты покинули меня навсегда, я проиграл их в шахматы. Последнее, на что я еще мог надеяться — это то, что все трое окажутся сильнее меня, проблемы не обратят их в бегство и детство никогда не покинет их сердца. Я ехал в Фиру, чтобы навсегда проститься с этой надеждой и вернуть себя к жизни.

[1] Nine Inch Nails (NIИ; в пер. с англ. — девятидюймовые гвозди) — американская индастриал-группа, созданная Трентом Резнором в 1988 в Кливленде. Их песня «Even deeper», дословно переводиться как — ещё глубже.

20

Я намеренно превращаюсь в «Мы» : я сейчас и то, что было мною, то, что давало силы дышать. Я — история. Теперь мы: я и история. Два важнейших компонента, чтобы воспрянуть духом… начать заново… Хватит смертей на сегодня! Пускай смерть будет лишь частью истории, но не мною, ни моим наполнением, ни оформлением. Есть «Мы», — мы неделимы, ибо если я еще дышу, значит я сделал выводы из своей истории и принял свое поражение, учел свои ошибки, воспрянул духом и сшил куклу. Знакомьтесь: это — я, Рокамадур, а это — то, через что я прошел. Здравствуй Рокамадур! Здравствуй, «то, через что ты прошел»! Я Рокамадур… и я убийца… Здравствуй убийца!

Мы направляемся к Эдвану. К моему удивлению, дверь выводит нас в коридор, ведущий к другой половине здания, у второй лестницы наверх. Девчушка мне говорит: «Видишь?! Долбить стену совсем не обязательно!» Я молча соглашаюсь, а про себя думаю, что малая могла бы предупредить заранее. Она идет уверенно, еле заметно подпрыгивая на каждый второй шаг. Я плетусь сзади, едва поспевая. Коридор неприлично длинный. Ее светлые локоны качаются из стороны в сторону. Я раскачиваю взгляд из стороны в сторону. Моя голова, как маятник…

На стенах висят картины, вдоль всего коридора. Это картины Отца. Я замираю на месте и осматриваюсь. Малая продолжает идти.

Я возвращаюсь к началу и вглядываюсь в каждое полотно. Здесь висит «Женщина-свеча», за ней следует серия «Пиноккио»… Они висят без рам, словно бумажки, их края грубо обрезаны и вся площадь картин усеяна следами от изгибов, будто они прикрыты решеткой и помещены в тюремную камеру. Изгибы ровные, таким образом, полотна разделены на десятки небольших квадратиков. К стенам они прибиты крошечными гвоздиками. Мои глаза наливаются кровью. Я ступаю ближе к «Женщине-свече» и ногой упираюсь во что-то твердое. Под каждой картиной стоят бочки, они открыты. Свет тусклый, редкие лампочки освещают картины, и бочки почти не видны, приходиться щуриться. Каждая доверху наполнена фиолетовой жидкостью, без запаха. При таком освещении она кажется черной, но в моей ладони фиолетовая.

Я, будто умалишенный, мечусь между картинами и абсурд встречает меня у каждой, как старого знакомого. Мне тяжело дышать… я рассматриваю штрихи, приближаясь к полотнам почти вплотную, словно крот. Мне не хватает света и понимания, что же, черт возьми, происходит. Включите свет!