В эту секунду, тонкая белая полоска, из самого конца коридора, разрезала пространство, становясь все шире и шире. Яркая вспышка полоснула меня по глазам. Едва различимая фигура девчушки шагнула навстречу источнику, ее светлые локоны отливали желтым, пронизывая тьму. Желтый — цвет страха. Именно страх сковал меня, когда после вспышки последовал звук выстрела, словно гром, пожирающий рокотом ночь. Я боюсь.
Упраздняем рейтинг PG: +13 и умащиваемся поудобнее: здесь стреляют детей. Я переступаю тело в дверях и молча иду в сторону толпы, пересекая светлый зал. Впереди всех стоит Клаудия, в ее руке пистолет, а на гнусной роже ухмылка. Пистолет дымиться, толпа позади стрелявшей таращиться на меня, за спиной Клаудии стоит Эдван и также гнусно скалиться, возле него незнакомец в шляпе и плаще. Она не опускает руку, ствол направлен на меня, я лбом упираюсь в дуло.
- Шлюха! — я кричу.
- Она не знает, кто такая Кристин Стюарт! — Клаудия смеется.
Кровь растекается по всему залу и подступает к ногам.
- Шлюха! — я кричу.
Я сильнее упираюсь в дуло, рука Клаудии начинает дрожать.
- Ты не можешь быть настолько глуп, мой милый друг! Это невозможно, богом клянусь, невозможно! — говорит Эдван.
- Шлюха! — я кричу.
- Эта девочка не может быть дочерью твоего Друга! Никак нет, сэр! Ей бы было шесть лет, но не одиннадцать! Ты же это понимаешь? — Эдван мне говорит.
Кровь липнет к моей подошве. Я судорожно считаю прожитые года: мне тридцать лет, двадцать пять потрачены на взросление, три года на Белую комнату и еще два на куклу, «австралийку». Девчонка родилась за год до смерти Друга… считаем, Рока, ну же… ей шесть, ей должно быть шесть! Все сходиться! Выходит она живет с Молчаливой и Братом, но кто та, что лежит на полу?
- Они с твоим Братом живут очень счастливо! Он воровать перестал и заменил ей отца, — Эдван читает мысли.
- Кто это? — кричу.
- Сирота, ничего особенного, — Эдван отвечает.
Я упираюсь взглядом в Клаудию.
- Не знать, кто такая Кристин Стюарт в наше время — тяжкое преступление, — Клаудия скалится.
- Шлюха! — я кричу.
- За своенравие наказывают, мой милый друг! — Эдван говорит. — Мы опоздали с ее воспитанием, увы, мы ничем не могли ей помочь, все это чертово телевидение! Мне жаль, мой милый друг, очень жаль.
