слабыми. Контроль духовной силы, когда божество нисходит в человека, выглядит жутко для непосвященного.
– Да. Это моя роща.
– Ты одержима?
– Разве не видно?
– Ты пророчишь?
– Не знаю. Не мне решать.
– Мне повернуть обратно?
– Зачем спрашивать, если не повернешь?
– Тогда не загораживай мне путь.
– Путь? – шаманка расхохоталась низким, мужским голосом. – О боги! Взгляните на эту дуреху! Кто же силой гонит мстительных духов? Кто укрощает их властью? Мстительного духа изгоняют вежливостью и сочувствием...
Продолжая хохотать, приплясывая и содрогаясь, она исчезла в зарослях. Но долго еще из глубины доносились смех и возгласы: «Путь! Она сказала: путь...»
3
На террасе замка Сюри сидел каллиграф.
В задумчивости он смотрел на океан, открывающийся с высоты. «Четыре драгоценности кабинета» ждали на низком столике – кисть, чернильница, тушь и бумага. Но каллиграф не спешил приступить к делу.
Он любовался волнами.
– Так ты не пойдешь? – спросил самурай, стоявший у перил.
– Нет.
– Она ждет тебя, Мацумура. Я уверен: ей нужен ты.
– Ты прав, друг мой, – ответил каллиграф. – Она ждет меня. Вот поэтому я и не пойду.
– Но почему?!
– Взгляни на воду. Когда нет ветра, океан пишет в стиле «гесе» – полукурсивом. Линии плавные, скругленные, как очертания женского тела. Стоит ветру усилиться, и стиль меняется на «сосе» – курсив. Стремительное, размашистое движение, кисть не отрывается от бумаги... Лишь во время бури океан пишет «уставом», отделяя одну линию от другой. Я не люблю бурю.
– Ты? Который сам – буря? Все говорят...
– Не повторяй глупости. Даже если их говорят все.
Самурай поморщился. Каллиграфия и океан мало заботили его. А склонность Мацумуры отвечать на манер дзенских коанов, уводя беседу в сторону, и вовсе раздражала. Мы говорим о серьезных вещах, а не дудим в железную флейту без отверстий!
– Она ведет себя оскорбительно, Мацумура. С китайцами – вежлива и обходительна. Даже приняв вызов, никогда не калечит земляков. Они зовут ее Большой Мамочкой. Но стоит явиться кому-то из нас...
Мацумура улыбнулся, отметив это «из нас».
– Что ты смеешься? – вспылил японец. – Ты самурай или кто?
– Я – пейтин. Служилый человек. Знатный пейтин-доно, если угодно. Среди рюкюсцев нет самураев. Еще нет.
Улыбка исчезла. Каллиграф вздохнул. Он понимал: это ненадолго. Рано или поздно Рюкю лишится статуса королевства, превратясь в японскую провинцию. Мацумура заранее представлял, как это произойдет, и горевал, не в силах изменить судьбу мира.
Тем же способом бандиты берут под контроль лавку на базаре.
На рейде Наха стоят корабли далеких стран. Их капитаны добры и предупредительны. Они предлагают защиту, наперебой обвиняя соседа в агрессивных замыслах. Капитанам вежливо отказывают, но они настойчивы. Обычное начало конца. Сейчас – редкие, скоро корабли далеких стран зачастят на Утину. Послы, шпионы, торговцы, солдаты. Начнутся стычки с чужими матросами. В ответ король прикажет усилить гарнизон.
И начнет подписывать мирные договора – один за другим.
Тогда вмешается микадо – кто б ни сидел в тот черный день на троне Ямато! – и велит прекратить отсылку дани в Поднебесную. Следующим шагом станет ввод в королевство японских войск. Арест короля; наверное, почетная ссылка в Токио. Еще шаг – война двух империй, островной и материковой, за лакомый кусочек. Но война уже ничего не изменит.
