то и пятерых… Нет, пятерых много, а вот четырех…
Он призадумался, я повернулся к Норберту.
— Докладывайте о любых замеченных филигонах. Особенно о всяких одиночках, такие тоже есть. Их тоже можно бы попытаться. Нам по-прежнему очень важно отыскать их слабые места.
Альбрехт проронил:
— Одно слабое место уже знаем. Филитоны способны выдерживать страшные удары, если видят направление удара. Так напрягают мускулатуру, что становятся как железные!.. Но если успеть застать врасплох…
Барон Робер спросил безнадежным голосом:
— Как?
Альбрехт кивнул в мою сторону.
— Его величество говорит, нужно стрелять в спину. Или отвлекать одним ударом и наносить другой и в другое место.
— Хитрость? — переспросил барон недовольно. — Как-то низко…
Альбрехт вздохнул, посмотрел на меня. Я сказал рассерженно:
— Время уходит! Мы должны победить, и победить быстро. Я указываю на уязвимые места, а вы ищите, как этим воспользоваться. Человек рожден убивать! Но кроме того, усердно учился, обучался, совершенствовался в этом нужном и благородном деле, таком необходимом для народного хозяйства и расширения нашей доминантности! Так что не позорьте человеческий род преждевременно рожденным гуманизмом, ищите новые способы убивать и снова убивать!
Барон выпрямился, в голосе прозвучали отвага и преданность:
— Да, ваше величество! Истинные слова, ваше величество!.. Все выполним, ваше величество!
Норберт напомнил:
— Ваше величество, я пойду распоряжусь?
Я кивнул.
— Действуйте, барон. Дорогие друзья…
Пленный филигон то ли заснул, то ли впал в оцепенение, но когда я вошел снова, висит на растяжках посреди комнаты, словно мертвый. Придя в себя, рванулся, я почти физически чувствовал, как он ускорился, стремясь в мгновение освободиться и уничтожить всех нас, а затем проломить стену и умчаться к своим, сея по дороге смерть и разрушение.
Веревки натянулись и тонко-тонко зазвенели. Я устрашился, что лопнут, однако филигон очень быстро ощутил, что столкнулся с чем-то покрепче своих мышц, и снова у меня по шкуре прокатилась дрожь: слишком быстро соображает, ориентируется почти мгновенно, такого просто непонятно чем прижучить.
За мной вошли Альбрехт, Норберт и еще двое немолодых воинов, угрюмые и зловещие даже с виду, а последним вдвинулся Карл-Антон.
— Имя, — сказал я филигону, — звание, номер воинской части… Это, как я помню, попавший в плен обязан сообщать в любом случае. Это не считается предательством своих, не роняет воинской чести и не грозит санкциями по возвращении на родину к своему выводку или выметанной икре.
Альбрехт, с напряжением присматриваясь к пленнику, прошептал мне тихонько:
— А он слышит вас?
— Даже вас слышит, — ответил я. — А вот не понимает или не изволит понимать… Ладно, пока начнем собирать материал для статистики. Эй, Джон! Возьми вон ту кастрюлю…
Солдат огляделся, ответил испуганно:
— То не кастрюля…
— Неважно, — ответил я величественно, — для короля все здесь кастрюли. Даже вы все. Начинай стучать по этой кастрюле. Сперва тихо, потом все громче и веселее… Карл-Антон, тебе заниматься этим зазорно, приставь магов помладше записывать и рисовать графики.
— Ваше величество?
— Нужна зависимость, — пояснил я. — И вообще, определи, на каком уровне звука сомлеет. То есть упадет в обморок.
Карл-Антон поднял взгляд на филигона.
— Боюсь, стучать надо будет не по кастрюле.
— Стучи, — разрешил я. — Только не по голове.
Филигон продолжал молча рассматривать нас, мне тоже показалось, что не слышит, хотя уже знаю, насколько его слух превосходит наш. Вон даже от наших голосов, не таких уж и громких, заметно вздрагивает, а по шкуре пробегает мелкая рябь.
— Стойкий, — предположил барон Келляве, — гордость не позволяет.
— Возможно, — согласился я.
