прилежно выковыривал из дороги булыжник, крепко засевший в земле. В эту минуту послышался дальний крик и собачий лай.
Вечер был на удивление тихий, ни один листок не дрожал. На западе далекие облака громоздили башню за башней. Разлившийся ручей (помню, накануне ночью была гроза) бесшумно и плавно скользил от заводи к заводи.
Джонни был занят рытьем, а девочки разговором. Из деревни снова долетел какой-то шум. Я различил громыхание колес и стук копыт, затем несколько голосов и чуть ближе – отчаянный визг собаки. Но девочки не сводили глаз с воды, а Джонни – с камня.
Я все еще не понимал, что случилось, но мне стало не по себе. С большим трудом, ведь уже тогда я был стар, я начал взбираться по крутому берегу к мосту. Поднявшись наверх, я увидел, что одна из сестер исчезла. Думаю, она побежала с моста вниз по обочине. Другая стояла на месте, испуганно глядя на вершину холма. Оттуда несся грохот повозки и топот копыт, они приближались ужасно быстро.
Девочка с края дороги закричала сестре. Та кинулась прочь, но вспомнила о Джонни и повернула назад. Джонни вскочил, подбежал к перилам и стал возле них.
К этому времени я тоже кричал, окликал детей сквозь живую изгородь, но больше ничего, ничего не мог сделать – ведь изгородь высокая и частая, а я старик. Скоро я понял, что своими криками лишь мешаю им, и замолчал. Все было тщетно, я абсолютно ничем не мог помочь. И это было очень тяжело.
Я разглядел за ветвями мчащуюся лошадь и повозку мясника, которая катилась следом. Повозкой никто не правил.
Но она вполне могла бы проехать, не задев мальчика. Если б только он замер и не двигался!.. Потом я нашел на дороге следы колес – от них до того места, где он стоял, было добрых три фута.
Девочки словно окаменели: одна застыла на бегу, другая – прижавшись к земле и спрятав лицо в живой изгороди. Повозка была теперь ярдах в десяти. Я заметил это, хотя смотрел не на нее, а на Джонни. И вот что я увидел.
У него за спиной, над перилами моста, поднялась какая-то фигура. Я ничего не запомнил, кроме лица и рук. Лицо было самым кротким, самым ласковым из всех, какие мне случалось видеть. Опущенный взгляд коснулся головы ребенка с невыразимой нежностью, губы улыбались. Одна рука закрыла глаза Джонни, другая придержала его за плечо. Тотчас я вспомнил подобные истории, которые слышал прежде, и зарыдал от облегчения, что мальчик в безопасности, под надежной защитой.
Но когда окованные железом копыта и гремящие колеса были совсем рядом, рука на плече мальчика внезапно толкнула его вперед. Нежные глаза и рот ни разу не дрогнули. Мальчик шагнул навстречу лошади и был растоптан, не успев даже крикнуть; повозка сильно накренилась, выровнялась и умчалась прочь.
Когда облако пыли рассеялось, на дороге осталось неподвижное маленькое тело. Две девочки, цепляясь друг за дружку, отчаянно голосили и плакали – и больше ничего.
Поначалу я был так рассержен, как только может сердиться старик. Я был готов, да простит меня Бог, проклясть Его и умереть. Но воспоминание о нежном лице сделало свое дело. Это было лицо матери, ласкающей первенца, лицо ребенка, целующего раненое животное; это был, я думаю, лик небесного Отца – который вечно зрят ангелы – глядящего на жертву Своего единственного Сына.
Теперь вы простите меня, если несколько минут назад я показался вам жестоким? Возможно, вы до сих пор считаете, что мои слова продиктованы обычным бессердечием. Но сам я надеюсь, что у них есть другая причина, достойная лучшего названия.
1903
Уильям Ваймарк Джекобс
Дом сборщика пошлины в Сейлор- Нотс
– Все это полная ерунда, – сказал Джек Барнс. – Конечно, люди умирали в этом доме, в любом доме кто-нибудь да умер. А что до таинственных звуков – ветер в дымоходе и крысы за стенными панелями могут сильно напугать
