русский. К русским они еще хуже…
Я совсем понурился. До того сник, что даже скрыть этой мрачности не смог. Старик утешительно
похлопал меня по предплечью – до моего плеча ему, скрюченному артритом, просто не достать.
– Не горюй, Вольф… Вскружишь ей голову – забудет про все, как ты. Она ведь тебе голову
вскружила – вижу я все, Вольф. Только зря ты ее сюда привел. Место здесь мрачное.
Старик, вдруг что-то сообразив, взглянул на нее, на меня.
– Вольф… А ты не оттуда ее?..
– Оттуда, Клаус. Только давай об этом позже – устал я.
– Ты был там…
– Был. Только давай – позже.
– Ты ушел…
– Пришел и ушел – как обещал.
– Она была одна, Вольф? Другие были?
– Были, но забрать смог только ее одну.
– А остальные, Вольф? Что с ними?
– Не знаю, старик. Не знаю… Они теперь округу зачищают – следы заметают. Давай позже. Я, и
правда, устал… и еще – задело.
– Тебя ранили, Вольф?
– Несильно.
– Дай посмотрю…
– Только руки почисть как-то… и – спиртом протри.
Скинул куртку и обернулся к девушке, так и сидящей в углу, в одеяле.
– А ты не смотри.
Она вдруг стянула с лица одеяло и слабо улыбнулась мне.
– Ты же смотрел, когда я просила не смотреть. И я – буду…
Сердце снова застучало, в голове снова засияло.
– А ты мстительная, как я смотрю, Агнешка. А крови не боишься?
Она улыбнулась уже открыто и покачала головой.
– Не боишься крови – тогда не боишься и крыс.
Сунул ей в руку едва живого зверька – испуганного и затихшего.
– Держи давай. Зверь дыма надышался и нахлебался воды. Это не так страшно – живучие они,
крысы. Такие же, как я. Только ты все равно – позаботься о звере. Как обо мне.
– Я не знаю, что мне с этой крысой…
62
– Не отпускай. Посади в коробку пока и присматривай. Не забывай – тебе этот зверь жизнь спас.
Как я. Ясно?
Агнешка забрала зверька у меня из рук, в изумлении рассматривая его. А я стал думать – можно
мои раны пластырями склеить или шить придется. Похоже, – шить надо. Черт… И ребро еще
осадило.
– Клаус, ты шить умеешь?
– И шить, и штопать, Вольф… Я все умею.
– Тогда – шей.
Клаус долго колупался в какой-то коробке и, наконец… подхватил мою куртку.
– Клаус… Меня шей!
Старик растерялся, и нитка с иголкой заходили в его руках ходуном.
– Ты что, Вольф? Я не могу… Тебе к врачу надо…
– Какой врач?! Давай иглу!
– Ты что, будешь?..
– Буду. Было уже такое. Не так это и трудно. Иглу согнуть, на огне прокалить, нитку – в спирте
смочить, и сойдет.
Я вдруг глупо ухмыльнулся, уставившись на Агнешку.
– Я и пулю достать могу так… Раз между ребер застряла – я ее ножом подцепил и…
Агнешка вдруг рассмеялась – так тепло и весело, что меня… будто огнем обдало.
– Хвост передо мной распускаешь?
– А как же? Сказал же, что хочу я тебя. Пока не поверишь – придется распушать хвост.
Она мило, можно считать нежно, улыбнулась мне…
– Хвост не распушают, а распускают.
– Орлы – расправляют, волки – распушают. Я и так, и эдак могу.
– А как же скромность? Или скромность не входит в список твоих достоинств?
– Конечно, входит. Как и все остальное.
Глава 28
Клаус надо мной стал смеяться – и не тихонько, а открыто. Агнешка еще насторожена. Я понял,
что она – смела и сильна духом, только ей пришлось пройти такие тяжкие испытания. Чтобы раны
стянулись рубцами, чтобы следы сгладились, – нужно время. Она запугана и скована, как каждый
после длительного и жесткого заключения. Пока еще ее пугает каждая моя неосторожная резкость.
Но она стала спокойнее. И ко мне, кажется, начала привыкать. Гордо вскидывает голову в ответ на
каждую мою необдуманную грубость, но, в общем, со мной обходиться заметно терпимее. Порой
замечаю и первые проявления признательности. Получив от нее еще достаточно скупую
благодарность, я не только перестал обижаться, но и – просто одурел. Не спал всю оставшуюся
ночь. И теперь не нахожу себе места. Я заперт в духоте со своими жуткими желаниями и мечусь в
тесноте, как тигр в клетке. Рядом с ней находиться просто невыносимо, но и от нее я никуда и
никак.
Глава 29
Как только ее попытки меня прогнать стали слабее, стал цепляться к ней – сильнее. Крюгер еще
как-то сдерживает меня, втолковывая, что она измотана и у нее просто нет сил послать меня с
моими приставаниями к черту. Но долго мне не выдержать – голову сносит так, что не слышно не
только голоса разума, но вообще – ничего не слышно. Не знаю, что мне с собой делать. Знаю, что
теряю контроль, но удержать его – не могу. С ужасом осознаю, что одержим Агнешкой и что скоро
перестану понимать и это. Теряю человеческий облик у себя на глазах и перестаю замечать это,
становясь… зверюгой какой-то. А нам еще как-то надо… Надо уходить, надо скрываться. Без меня
им не выбраться обоим, а я… Мне нужно быть бдительным, а я… Я болен! Вроде болен Клаус,
вроде больна Агнешка… А на деле я – больнее их всех вместе взятых! Что есть душевная болезнь
63
Клауса или телесная – Агнешки в сравнении с моей?! Ничто! С моей болезнью, разъедающей и
душу, и тело, а главное – разум, не сравнимо ничто! Игорь Иванович! Не держите на меня зла!
Разрулите ситуацию! Я же не соображаю ничего! Подвела меня подкорка! Ничего не соображаю!
С виду спокойный, я опустился на плиту, под которой спит вечным сном истлевший епископ, –
сел рядом с Агнешкой…
– Не кручинься, красавица. Потерпи еще. Скоро уйдем. Утром схожу проверю и…
– Печальное это место, Вольф…
Не удержался и провел рукой по ее волосам, по плечу…
– Нормальное место – сносное. Здесь достаточно сухо для подземелий.
– Нет, ты не понял… Это место… Оно навеяло столько мыслей…
Перед глазами поплыло. Охватил ее плечи и…
– И каких же?
Девушка подняла задумчивый взгляд в потолок – в низкий и совсем не сводчатый потолок.
– Высоких мыслей, Вольф… вечных мыслей…
Я ослабил объятья, хоть мне и хочется стиснуть ее сильнее и… Я еще могу… Могу терпеть… Я
волевой, я выдержу.
– Это просто могила, выдолбленная в камне.
– Это место скорби, Вольф… Оно приближает нас к богу…
Девушка склонила голову мне на плечо, осыпая меня золотыми волосами, и я промолчал – не
стал разубеждать ее, что бога нет, как разубеждал Клауса, что нет привидений. Пока промолчу, а
позже… Она же не сумасшедшая, как Клаус, которому, какие доказательства ни приведи, – все
впустую. У него логика от головы отскакивает, как мяч от стенки, хоть наука ему и не чужда. А
она… Она – полячка, католичка… Она просто так воспитана, просто привыкла так мыслить. Это
ничего, это исправимо. Завалю ее аргументами и… Но это позже. А сейчас… Провел рукой по ее
волосам, по шее…
– Агнешка, мне жаль, что пришлось осквернить такое место. Только выбора не было. Так было
нужно… для дела нужно.
Она грустно улыбнулась.
– Я понимаю… И бог поймет… Он простит… Он посмотрит нам в души и увидит, что мы…
Она положила руку мне на грудь, и я… схватил, прижал к груди ее руку крепче. Она всмотрелась
в мое лицо с улыбкой.
– Расскажи мне о себе, Вольф…
– А что рассказывать? Я просто травлю крыс в подземельях этого города… и попадаю периодами
в истории наподобие этой.
– Ты был военным? Ты воевал?
– Я служил, только… Пойми, я не могу тебе рассказать про мою службу.
– Тебе не разрешают?
– Верно, пока не разрешают, но позже – я расскажу.
А что я расскажу ей позже? Что я – русский разведчик? Нет, я не… Пусть думает, что я служил –
в немецком спецназе. Нет… Она же думает, что – поляк. Тогда пусть думает, что я – польский
диверсант. Черт… А что обо мне думает старик Крюгер? Нужно как-то общее направление их
