– Если бы я тебя не любил, – я бы не был изувечен и изуродован, а ты бы была мертва.
Агнешка резко вдохнула, закрыла глаза и упала мне на грудь, дрожа от страшных
воспоминаний. Я обнял ее, и меня забил озноб зверской страсти. Я охватил ее всю – такую тонкую,
такую хрупкую, нежную и чистую.
Глава 2
Солнце стоит высоко, а мы с Агнешкой так и валяемся в разворошенной постели среди
разметанных одеял и шкур. Мы смеемся, и счастью моему нет предела. Она снова обвила мою шею
188
гибкими руками, снова зашептала ласковые слова горящими губами и… я вдруг вспомнил, что уже
день, а дом еще тих.
- Постой, Агнешка… Стой… Они что, спят еще?
- Кто?
- Все… Все спят… Не порядок.
- Пусть высыпаются. Главное, что они нас не трогают.
- Нет, не положено режим нарушать.
- Вольф, ты больше не можешь? Не можешь, – так и скажи.
Я с отчаяньем посмотрел на прекрасную девушку. Охватил ее тонкую талию нетвердой рукой
и… сердце снова начало колотиться, прогоняя по венам крутой кипяток.
Глава 3
Я, тяжело дыша, рухнул на пол, на шкуры, и раскинул дрожащие от слабости руки. Агнешка
склонилась надо мной, сверкая глазами, и осыпала меня золотыми волосами.
- Ты такой бледный, Вольф…
- Я всегда бледный.
- Я же вижу, что ты… Я за тебя беспокоюсь.
- Не надо.
- Ты только скажи мне… Обязательно скажи… Слышишь, Вольф?..
Я было открыл рот, но она поцеловала меня… жарко и радостно.
Глава 4
Готтен аймаль! Я сейчас сдохну! Сдохну от всего этого счастья! Я лежу на полу в изнеможении,
а вокруг моей головы летает ее звонкий смех… а вдоль моего тела носятся солнечные зайчики от
ее зеркальца.
– Ты устал, Вольф… Я же вижу, что устал.
– Я не устал… я умираю. Отпусти меня с миром, Агнешка.
– Нет, расскажи мне сказку…
– Я тебе вчера на ночь рассказал…
– Она снова была про ядерные ракеты…
– Я только такие сочиняю…
– Тогда расскажи мне про ракеты, но так, чтобы было и про любовь…
– Что-то ты ко мне требования завышенные…
– Вольф! Ты обещал мне сказки на ночь! Исполняй обещание!
Что за день, никто из постели выбраться не может, несмотря на ясное солнце. Я вожусь с
Агнешкой, и все спят… все вокруг останавливается, когда я не гоняю Войцеха, когда не отрываю
Шлегеля от чтения, а Шведа от компьютера, когда не выспрашиваю о новых открытиях старика
Крюгера… Весь хутор затих, нигде ни звука… Ничего – сейчас всех на ноги поставлю, построю
и… и – в горы. Пора мне вспомнить о своем верном и вечном одиночестве.
Глава 5
Смотрю на хутор с высоты. Сонный Войцех дрова рубит, Эрих снова собрался на лыжах идти…
Возле дровяного сарая ошивается Агнешка – собак кормит… Вроде все в порядке, а что-то не то…
Все думаю про Норвегию и… про свое Отечество… Что-то с мной не так, словно в голове
мутится… мысли не ясные. Ничего, напьюсь вечером со Шведом – и порядок…
Глава 6
189
Открытые глаза англичанина затянуло смертью, словно окно инеем. Меня занесло песком,
словно снегом. Застрекотали винты вертолета, словно корявые ветки зацарапали в замерзшее
стекло. Зашипел окурок, прожегший мою кожу, или затрещало пламя в затопленной печи.
Занесенный надо мной клинок исчез, сон кончился, и прошлое отступило. Я открыл глаза и
присмотрелся к предрассветному сумраку за заиндевелым окном. Заносящий хутор колючим
снегом ветер взвыл и смолк. Стало так тихо, что я начал отчетливо различать ровное дыхание
спящей девушки. Каждый ее выдох греет мою грудь, но не изгоняет мороза, прокравшегося мне за
грудную клетку. Он вошел в меня вместе со стуженым ветром, когда Швед вспомнил русский. Он
напомнил мне, что… Сколько веревочке не виться…
Швед ничего такого в виду не имел – всего тренировался и упражнялся в русской речи. Только
именно тогда я серьезно задумался и загрустил. Не бесконечна ведь и моя веревочка. А когда я
сообразил, какой конец я вынужден выбрать, обрывая мою, еще вьющуюся, веревочку, – совсем
затосковал. Конец ведь ее не в крепких руках Игоря Ивановича. Моя веревочка кончается черт
знает в каком месте и черт знает с какими людьми, а мой начальник только касается ее – только
одного ее, строго отмеренного мной, отрезка… не конечного отрезка. Вот и выходит, что обрубить
свою веревку так, чтобы конец ее оказался не в чужих, а в его руках, обязан я… без его содействия
или давления. Я должен решиться и покончить… с задачей и с собой. Мне пора возвращаться в
Отечество…
– Вольф, ты проснулся?
Агнешка высвободила руки из-под тяжелых одеял и косматых шкур, чтобы тепло обнять меня.
Ее губы озарились ласковой улыбкой, глаза засветились нежностью. Я без особого воодушевления
отметил, что рассчитывал добиться от нее привязанности к себе, – не большего. А в итоге
добился… Она любит меня. Искренне любит, не забывая благодарить меня каждым взглядом не за
заслуги, а просто за то, что я есть. А я… Черт…
Я бережно отстранил ее, останавливая, и встал, одеваясь. Она чуткая – сразу заметила, что мои
руки перестали дрожать от страсти, что держать ее я стал так же твердо, как автомат. Она не
привыкла к моей холодности и не понимает, что происходит, – только растеряно смотрит мне в
спину.
– Вольф, ты уходишь?
– Объезжать территории пора.
– Еще солнце не взошло.
– Раньше поедем. Пойду коней седлать.
– Это не из-за меня, нет?
– Нет.
– Ты только скажи мне…
– Не из-за тебя.
– Это из-за Харальда? Вы едете на его хутор? Пить с ним и плясать с его дочерьми?
– Конечно, отправился за перевал верхом.
– Зимой на его хутор верхом не проехать, да?
– Да. Агнешка, мы со Шведом просто проверим пролесок.
Я начал молча чистить карабин, а она – наблюдать.
– Вольф, вы со Шведом на охоту пойдете?
– Конечно, с карабином на кролика.
– Ты шутишь, да?
– Да.
– Это же слишком мощное оружие, да?
– Да. Для кролика.
– А в кого ты тогда собираешься стрелять?
– Ни в кого.
– А для чего тогда карабин?
– Для красоты.
Она встала, путаясь в одеялах и сбрасывая на пол шкуры.
190
– Что случилось, Вольф? Ведь что-то случилось… Я же вижу… Ты стал пить, а когда не пьешь
– пропадаешь сутками в горах… один.
– С оружием. Или со Шведом.
– Не важно, Вольф…
Я подобрал одеяла, набросил шкуру ей на плечи, забросил карабин за спину и ушел, собираясь
бесцеремонно разбудить Шведа и всех остальных. Нечего бездельникам бока отлеживать, когда я
бодрствую и готовлюсь к бою.
Я остановился за дверью, прислушиваясь к скрипучим половицам. Порадовался было, что
Швед проснулся без моих пинков и выкриков, но подумал и отбросил версию. Меня насторожил
тихий смех… девичий смех. Нет, не чисто что-то в датском королевстве. Швед… Швед спит не с
девушками, а с вычислительной техникой – его из списка подозреваемых можно смело вычеркнуть.
Думаю, он и во сне цифры видит, а не девиц. А старик Крюгер… Он – старик. И вообще, – с тех
пор, как его голову покинули пришельцы и подобный бред, он стал думать об одних химикатах.
Прежде Клаус прятался в подвалах от кошмарных преследователей и их космических лучей, а ныне
– скрывается на чердаке со своими склянками и препаратами от нас, шумящих и мешающих ему
размышлять. Крюгер на чердаке ночи напролет проводит в полном одиночестве. Уверен, что и
снятся ему исключительно формулы. Шлегель тоже вне подозрений – с ним девицы не смеются, а
плачут… он ведь – конченный садист. А Войцех… Я его в тяжелый труд с ходу впряг, как только
мы на хутор приехали. Он у меня топором машет с утра до ночи. Я его специально так выматываю.
Не следует ему о девицах думать. Правда, он не только трудится за десятерых, но и жрет тоже – за
