– Не п…и, Григорий! Это серьезное дело. Это нас всех касается. Сегодня – Димка, завтра – ты.
– Это ты не… это самое… Ради меня вы уж никак не стали бы собираться.
– Уверяю тебя, стали бы.
– Да вы же все меня терпеть ненавидите!
– Не преувеличивай, Олгоша. Не преувеличивай своего общероссийского значения. Ты человек малопривлекательный, это, блин, верно, но ты – один из нас, и никто этого обстоятельства пока не отменял. Да и не сможет отменить…
Проще было не спорить. Проще было – соглашаться, а потом делать по-своему.
– Ладно. Убедил. Я подумаю. В девятнадцать часов, говоришь? А завтра у нас что – пятница?
– Да. Завтра, у меня, в девятнадцать часов.
– Я подумаю.
– И не п…ди!
– Постараюсь. А ты – живи. Если получится.
– Я же тебе уже сказал, блин: не дождешься! Тенгиз положил трубку на рычаг осторожно, словно она была тончайшего фарфора, и шумно выдохнул через нос.
– Жуткий тип, – сказал он.
– Придет? – спросила Ольга.
– Не знаю. Вообще он меня побаивается, так что, может быть, и придет.
– А ты его разве не побаиваешься? – Она внимательно разглядывала себя в зеркале, будто видела впервые после долгого перерыва.
– Есть немного.
– Но почему? Я с ним как-то разговаривала по телефону. Вежливый. И совсем безвредный, если судить по голосу.
– Да. Но внешность обманчива, как сказал еж, слезая с сапожной щетки.
– Не пошли, пожалуйста. А какой у него талант?
– Он замечательно умеет ненавидеть.
– Значит, ваш сэнсей и ненависти учит тоже?
– Сэнсей никого и ничему не учит. Он только открывает ворота.
– Как-это-как-это?
– Человек смотрит и видит: перед ним забор. Или даже – стена. Каменная. А сэнсей говорит: вот дверь, отворяй и проходи…
– Ну?
– И человек проходит.
– А как же ненависть?
– Он вошел не в ту дверь. Это была ошибка.
– Сэнсей ошибается?
– Да. И не так уж редко. Он дал Гришке “Американскую трагедию”, а Гришка вместо этого прочел “Путешествие на край ночи”.
– Не понимаю.
– А никто не понимает. Сэнсей, думаешь, сам понимает? Хрена с два.
– Ты можешь без крепких выражений?
– Вообще-то могу, но зачем?
– По просьбе трудящихся.
– Слушаюсь. Голос трудящихся – голос божий.
– Расскажи лучше про этого своего Олгой-хорхоя. Что это, кстати, значит – Олгой-хорхой?
– Олгой-хорхой в переводе с монгольского значит “страшный червяк”. Есть такая легенда, будто он водится в пустыне и убивает на расстоянии – то ли ядовитым газом, то ли электрическим разрядом.
– А при чем здесь твой Гриша?
– Слушай, княгиня, зачем тебе все это знать?
– Мне его жалко, – сказала Ольга.
– Вот тебе и на. Ты же его не видела никогда.
– Вот и расскажи.
– Он маленький, толстый, всегда небритый человечек с неподвижным взглядом. Очень неопрятный.
– С плохими зубами?
