ждать (а также, видимо, вспомнив о наличии второго входа на лестницу – со двора), уехал наконец. Когда Вадим покончил с разбросанными журналами, поднял и поставил на место книжную стенку, Матвей позвонил и осведомился, как он там. На вершине блаженства, ответил Вадим. “Точно?” – “Абсолютно”. – “Имей в виду, – сказал Матвей, – я все время дома и машина под парами. Если что – так сразу!..” – “А как Тенгиз?” – “Он тоже под парами”, – сказал Матвей. “Спасибо, ребята, но, ей-богу, ничего больше не надо, – сказал Вадим. – Все устроилось”. “Как?” – спросил Матвей. “Само собой”, – ответил Вадим. “Но если все само собой устроилось – еще чудесней!” – процитировал Матвей и повесил трубку.
Тут Вадим спохватился и позвонил к тетке в Наклажную. Мама подошла, и они поговорили. У мамы все было в порядке, слава богу, только ангина пока еще не прошла, а в остальном все в порядке. И у Вадима все было в порядке. Во всем мире стоял сплошной, беспросветный и полный порядок, оставалось только передвинуть на место диван, уехавший на середину комнаты, и расставить по местам рассыпавшиеся книги, устилающие пол, как пестрая стая мертвых птиц…
И в этот момент Вадим вспомнил. Вспомнил, кто говорил ему: не трепыхайся и не напрягайся, все произойдет самой собой или не произойдет совсем. Это же, конечно, Андрей Белюнин ему сказал. Страхоборец. В первый же раз, когда он, весь трясясь и в отчаянии, прибежал к нему жаловаться и просить защиты. “Не унижай себя надеждой. Все произойдет самой собой или не произойдет совсем. Просто считай, что ты уже мертв, и тогда никто и ничего с тобой сделать не сможет…” Он вспомнил это, и ему снова стало страшно, как и тогда, хотя теперь, казалось бы, бояться было уже нечего. Длинное породистое лицо брезгливо глядело на него с того конца тоннеля, освещенное почему-то только слева – золотистым ровным светом. Да ведь я еще вдобавок и богат теперь, подумал он вдруг. Но сразу же отогнал от себя эту мысль как преждевременную и потому – опасную.
* * *
..А в это самое время Андрей Юрьевич Белюнин (по прозвищу Страхоборец) сидел на кухне своего приятеля Сережи Вагеля, известного (среди драбантов) также под кличкой “Эль-де-през”. Неспешно обменивались нейтральными репликами (главным образом насчет хоккея), сосали пиво из длинных холодных банок и наблюдали искоса за действиями малолетнего сынишки Эль-де-преза, сидящего тут же на собственном стуле за тарелкой еды. Сынишка сражался со своим ужином. Диспозиция была такая: в левой руке он держал большой однажды надкусанный ломоть хлеба, в правой – вилку с насаженной на нее четвертинкой котлеты, и еще полкотлеты вместе с горкой картофельного пюре неаппетитно стыло в тарелке. Кроме того, приблизительно четверть котлеты и некоторое количество хлеба пополам с пюре находилось у него за щекой, отчего миловидное, черноглазое (в мамочку) личико выглядело болезненно асимметричным.
Мама со старшенькой в данный момент плавали в бассейне, а папа Эль-де-през старательно и бездарно исполнял строгий наказ: “изжарить котлеты, разогреть пюре, накормить Существо, дать ему столовую ложку пертуссину, и в восемь часов – спать”. Однако существо кормиться не желало. У существа вообще никогда не бывало аппетита, а уж если кормлением занимался папаня, процедура приема пищи превращалась в котлетомахию и в сущий цирк.
– Жу-уй! – в очередной раз не вытерпев, распорядился Эль-де-през нарочито занудным голосом. – Жуй и глотай. Горе луковое.
Луковое Горе совершило несколько торопливых движений челюстями, ничего не проглотило и снова застыло в неподвижности, почти уже трагической.
– Не желает, – объяснил Эль-де-през. – Не желает, и все тут. В отказе стоит.
– А может быть – пусть? – осторожно предположил Андрей, понизив на всякий случай голос.
– То есть как это – пусть? А кто жрать за него будет?
– Проголодается – сам попросит.
– Что ты в этом понимаешь? – сказал Эль-де-през с усталым пренебрежением. – Папаня аховый…
Андрей плотно зажмурил глаза и поднял обе руки (ладонями вперед) в знак того, что молчит, сдается и вообще заткнулся навсегда, а Эль- де-през произнес решительно, адресуясь уже не к нему:
– Значит, так. Прожевать и проглотить то, что за щекой! Потом – доесть что на вилке, половину пюре, и я тебя отпускаю. Договорились?
Горе Луковое быстро-быстро закивало и сейчас же принялось жевать – образцово-показательно, всем телом: даже зубами прищелкивая по ходу дела, даже на стуле подпрыгивая и усиленно размахивая вилкой с куском котлеты. (Может быть, в надежде, что кусок слетит на пол, и проблема решится тогда как бы сама собою?)
– Пива еще хочешь? – спросил у Андрея опытный отец, поднимаясь к холодильнику. – Есть “Туборг”, между прочим.
– Спасибо, мне достаточно.
– Ухты, какие мы твердокаменные!
– А знаешь, как товарищ Сталин товарища Молотова называл?
– Знаю: твердокаменный ленинец.
